СВЯТОЙ ПАТРИК В ПОИСКАХ РАЯ
ГЛАВА 1
Это известие затопило всё её существо, и даже самые подвалы души. Как горящая лава, стекающая по ступенькам прославленного города Помпеи, омывало оно внутренние органы, уничтожая всё на своём пути. Её безжизненное тело покоилось в траве, и застывшие глаза протыкали собою небо, как два копья, которыми она была прибита к прохладной зелёной плащанице. Пшеничные волосы колосились, как выжженные солнцем камыши, покачиваясь на густой, тёмно-зелёной поверхности океана. Ветер беспокоил их своим лёгким прикосновением, заставляя волноваться то, прикрывая, то, приоткрывая загорелое, спокойное лицо. Её тонкие пальцы были разжаты и в маленьких ладошках лежали две горсти мягкой прохладной земли. Мысли, как черви роились в голове.
- Никогда, - думала она. - Ни-ко-гда.
Девушка лежала в старом саду за домом. Три поколения женщин ухаживало за садом. Деревья были крепкие и ветвистые, гордо отягощённые крупными плодами - стою, мол, и не жалуюсь. Весёлые разноцветные кусты, нарядно облепленные ягодами, были готовы пуститься в пляс. Грядки в это время года, грузно томились в ожидании жатвы.
Да потому что, когда тебя оставляет твой единственный мужчина, центр твоей маленькой вселенной, твоя опора, смысл твоей никчёмной бабьей жизни, твоё счастливое предсказание, которое уходит, уворачиваясь от объятий, что бы сбываться в другом месте, когда не кому больше заглядывать в глаза, в ожидании редкой скупой ласки – женщина идёт в сад и погружает свои руки в землю, обильно поливая её слезами. Она хоронит свои маленькие тайны, большие надежды, высаживая драгоценную рассаду мечты. И всё это всходит, пышно цветёт, радует глаз, делая жалкое скукоженное женское сердце постепенно свободным и крепко накрепко привязанным к своему саду. Вот в таком саду и лежала наша девочка, четвёртая, женщина в своей семье, её будущее было скатано в тугой клубок, за кончик которого ещё ни кто не потянул.
Но что это? Что это там шевелится, где-то под обломками того, что ещё совсем недавно было ею, Светланой Рассветовой, такой живой и светлой. Что это? Что это пробивается сквозь пепел воспоминаний и угасших надежд, сквозь тлен прекрасных иллюзий прокладывает себе дорогу к свету сквозь Свету? Что это за хрупкий, но настырный цветок? Даже после самой разрушительной катастрофы, всегда есть выживший. Да-да, это была она, та кто не умирает никогда – Любовь. - А вот и нет! - Возразила сама себе Света. - Время ещё есть. Пока ты живёшь, у тебя всегда есть время, хоть сколько-нибудь, да есть. Иногда “вся жизнь впереди” занимает одну секунду, но это же целая жизнь! Наполненная радостью, горем, сомненьями и надеждами. Говорят, “надежда умирает последней". Выходит, даже после смерти остаётся что-то. Надежда. А когда и она умирает... Остаётся... искусство. Вот, что не умирает никогда. “Рукописи не горят”! Я напишу книгу о своей любви. И когда не будет больше ни жизни, ни смерти, ни любви, искусство останется, и моя книга будет плавать маленьким бумажным корабликом по волнам Бесконечности.
Света поднялась и листы бумаги, только что служившие ей саваном, рассыпались по траве, а семечки-буквы проворно просочились в нежную, податливую почву.
- Что посеешь, то и пожнёшь. - Расползаясь, проворчали мысли-черви, покидая ожившее сознание и превращаясь на глазах в бабочек, кружащихся над головой девочки в форме короны.
Прохладный сырой ветерок от реки, раздувал слабенький огонёк жизни в её душе - щёчки порозовели, захотелось двигаться и кушать. На четвереньках, как кошка, она приблизилась к грядке с клубникой. Машинально, поднося ко рту, одну за другой красные ягоды, она думала:
- Почему Любовь не может быть такой же сладкой? Может её нужно чаще поливать, вовремя обрывать усики, рассаживать дальше друг от друга? Что ещё, там, делает с нею мама? И чем её нужно поливать? Слезами? И что, в таком случае, усики? И неужели, обязательно, дальше друг от друга? И как она, при этом, получается такой сладкой? Хм... Ой!
Грядка кончилась. Девочка огляделась, стало совсем темно.
Спала Света беспокойно. Было душно и липко, одеяло с подушкой валялись на полу. Это была погоня, самая настоящая погоня. Она преследовала кого-то по земле и по воздуху, по крышам и катакомбам, по дну океана и вершинам гор, но, увеличивая скорость, не становилась ближе. Она постоянно видела вдалеке только тень, того за кем гналась, но что-то было в этом человеке притягательное, что заставляло её бежать и бежать, с вытянутыми в перёд руками, пытаясь ухватить край платья, почему-то знакомого. Пробегая мимо зеркал, она успевала заметить знакомые жесты. И этот смех... Где, где она слышала этот дерзкий смех? И тогда, отрезвев от злости, она резко повернулась в другую сторону. И - о чудо! - расстояние стало быстро сокращаться... И бац!
Она проснулась. Её руки крепко обнимали плечи, глаза зажмурены:
- Поймала! - Радостно выдохнула Света и тут же странная, тревожная догадка рассеяла сонный туман:
- Господи! Да это же была я!
ГЛАВА 2
Он остановился. Тихо. Кажется, совершенно тихо. Ничего, кроме стука собственного сердца и тяжёлого дыхания, не слышно. Тихо. Интересно, может быть так тихо уже давно, и за ним теперь никто не гонится. Усталость, в мышцах такая усталость, что кажется бежал вечность, и даже кости, как будто стали мягче от горячего пота, долгое время питавшего их, и пять поколений преследователей умерло в пути. Темно. Почему так темно? Разве бывает такая темнота?
- Проснитесь! Молодой человек, проснитесь! - Громкий голос, как взрыв, прорвал тишину, оставив воронку, из которой начали появляться звуки. Тихие близкие - тиканье часов, чей-то беспокойный вздох и шум - густой шум, вдалеке, поедающий все одинокие звуки и вот уже стук собственного сердца перестаёт принадлежать тебе и сливается с единым гулом - тяжёлым дыханием земли, на секунду остановившей свой бег и услышавшей вдруг самоё себя.
- Да, в конце концов, проснитесь же!
Свинцовые мышцы сотряслись в безумной пляске – "Дзинь, дзинь, дзинь".
- “Я похож на мешок гвоздей, спрятанный в кладовке во время землетрясения” - подумал он и вслух произнёс:
- Да перестаньте меня трясти!
- Слава Богу! Я думала вы умерли, а это было бы так ни кстати! - Успокоилась девушка.
- Что вы несёте? Где я? Почему ничего не вижу, и почему всё тело болит? На меня упал метеорит? - Забеспокоился мужчина, лежащий на больничной койке.
- Не знаю. - Сказала девушка.
- Здрасьте-приехали. Но вы-то меня видите? Скажите, что вы видите? У меня сломаны все кости? Вы видите гипс? Или может быть я обожжён? Девяносто восемь процентов от всей поверхности... Вы видите бинты, прилипшие к телу? Может быть, вы видите отверстия от пуль и я лежу в луже крови? Ау! Вы где? Что вы видите?
Тихий скрип человеческого голоса коснулся его уха:
- Я... Я ничего не вижу. Я слепая, хотите, я вас ощупаю?
- Прекрасно! Битый не битого везёт! Вы-то, хотя бы не ранены?
- Нет. Со мной всё в порядке. - Сказала она, кладя руки на его стопы. Нежные тёплые пальцы заскользили вдоль его тела - голени, колени, запястья, руки, плечи. Внимательно останавливаясь, время от времени, как будто заглядывая под кожу и осматриваясь по сторонам внутри его тела. Бёдра, живот, рёбра... Боже, такой ласки он не помнил уже пару веков... грудь, шея, голова...
- У вас на глазах бинты, но повреждений, кажется, нет. Всё цело.
- Снимите бинты.
Девушка села у основания кровати и, осторожно приподнимая голову, положила её к себе на колени.
- У вас красивое тело, такое сейчас нескоро встретишь у людей старше двадцати пяти, а вам, пожалуй, лет тридцать пять, если не ошибаюсь. - Сказала она, разматывая бинты.
Вскоре сквозь темноту стали проступать пятна света и цвета, а в центре, заслоняя собою всё, он увидел то, что его девственная память будет хранить теперь вечно.
Её личико, с чуть выдвинутой вперёд челюстью и припухшими, словно приклеенными к ней маленькими губками сочного красного цвета, как будто она только что ела варенье. То, как она держала его голову на своих коленях, делало её похожей на испуганную самку кенгуру, скрывающую в своей сумке от опасности детёныша. Её мутные глаза неопределённого цвета текли на него сверху, как вода, равнодушно после дождя собирающаяся в лужу. Эта странная несовместимость обеспокоенного выражения лица - даже не понятно, за счёт чего оно создавалось, может быть напряжённостью мышц, заставлявших подёргиваться её рот, как бы живущий своей собственной жизнью - и этот безразличный, протекающий сквозь тебя, куда-то в центр вселенной взгляд, смывающий на своём пути всё, что он мог бы выразить.
- Ну, как? Вы что-нибудь видите? - сказала она, откладывая бинт в сторону.
- Да, я вас вижу. Очень жаль, что теперь мне нельзя вас ощупать.
- Вы можете двигаться? - спросила она, поспешно вставая с кровати.
- Зрение вернулось, боль прошла. Но я по-прежнему ничего не понимаю.
- Пожалуйста, без разговоров. Мы должны бежать! Там за кроватью у окна, лежит тело. Снимите с него одежду и наденьте. К сожалению, мне нечего больше вам предложить, а вы обнажены, так бежать нельзя. И будьте любезны, захватите пистолет. У него в руке.
Когда он увидел человека, распростёртого на полу, всё его тело подобралось, словно для прыжка, мышцы вспомнили давно забытое ощущение тонуса. Бежать. Вот, что он делал до этой странной остановки в пути - бежал. Похоже, это единственное, что он умел. Быстро переодевшись, больной подобрал оружие. В коридоре уже были слышны топот и голоса. Оценив обстановку, он подхватил девушку, поставил на подоконник и, крикнув:
- Земля близко. Прыгай! - толкнул и прыгнул следом.
В это же время в комнату ворвались двое. Они стремительно бросились к окну, но увидели там только уютный больничный дворик, так сладко освещённый ранним весенним солнцем, да томных больных, лениво бродивших вдоль низких деревьев.
- Твою мать! Было бы странно не облажаться в три тысячи пятый раз! Боюсь, если я не буду выглядеть неудачником, жена меня не узнает.
- Да не скули ты! Глянь, кажется, Серого замочили больничной “уткой”, а ты говоришь неудачник! - Он брезгливо оттолкнул концом ботинка “утку”, валявшуюся у головы, неуклюже распластанного на грязном линолеуме тела.
Тело, как будто почувствовав, что говорят о нём застонало. Первый, подошёл ближе и, наклонившись к нему, сказал:
- Кто это тебя так?
- Да баба какая-то! - это сообщение очень развеселило второго.
- Кончай ржать, - гаркнул первый, он не был расположен шутить. - Давай с деталями, - обратился он к потерпевшему, помогая тому встать.
- А чё? Этот лежал на кровати с забинтованной головой. Я направил на него пистолет и когда уже заканчивал читать смертный приговор, ну... как у нас положено... Ну... тут она и шарахнула этой хренью по башке, мимо видно проходила, бесшумная, как кошка. Я успел, падая лицо разглядеть, обернулся от неожиданности. Идиотское такое и глаза такие, знаете, дебильные. И откуда столько силы? Ну, придурки, они такие... сильные, наверное... состояние аффекта...
- Идиотское значит? И давно ты тут валяешься, в состоянии аффекта, так сказать?
- Понятия не имею. Чёрт! - выругался Серый. - Голова раскалывается! Надо чё-то делать. Ты, обыщи больницу, кивнул он на первого. А ты, дуй на улицу, - подтолкнул второго к выходу. - А я, бабу попробую найти. Стойте! И ни кому про "утку" штоб!.. Поняли? - Крикнул вдогонку, уже слыша, как новость шелестит во всех международных телефонных проводах.
ГЛАВА 3
- Господи, какая же всё-таки гадость – погода в этой чухонской стране. Зима ещё не наступила, а жить уже не хочется, - простонала Света, глядя в окно. - Ещё только ноябрь, а ведь самое страшное впереди. Декабрь, январь, февраль – они будут держать тебя пленницей в своём холодном аду, где мрак и слякоть и скрежет зубов, без права на досрочное освобождение за хорошее поведение. И выход один – смириться, привыкнуть и главное не ждать лета, потому что оно всё равно не придёт, и тех, кто не умер в августе от разочарования ждёт сюрприз – упоительные две недели жёлтого, от солнца и листьев, пахнущего вечным, непреходящим счастьем бабьего лета. Но уже в октябре ты понимаешь, что и это был сладостный обман, мираж. И вступая в жалкий ноябрь, загоняющий тебя в свою консервную банку, как строгая училка, опаздывающих учеников, понимаешь, что родину не выбирают и нужно её любить, как злую мать. А я и люблю, потому что мне её жалко.
Прошло три месяца, как он пропал. Просто исчез, растворился.
- Нет, просто переместился внутрь меня. Мне кажется, я теперь его единственная среда обитания. Я чувствую, как стучит что-то в груди, как мать, пинающего её младенца, слышит тычки в живот. В животе, я чувствую тоже, в самом низу, что-то скулит и стонет. И вот-вот потонет образ его лица, оставшись лежать, на дне глазных яблок невредимым от соли, которую неутомимо выделяют слёзные железы. Вечно.
Поверьте, она искала. Как гончая в парфюмерной лавке, величиною с огромный город. След находился и тут же обрывался, заходила с другой стороны и утыкалась в тупик. Видите ли, всё осложнялось тем, что она с ним ещё не была знакома, следовательно, ещё никем ему не приходилась. Ничего странного, просто её Любовь ещё не родилась, но это не значит, что будущая мать не станет защищать свой плод, ведь уже сформировались пальчики на тонюсеньких ручках и ножках.
Света слезла с подоконника и повернулась спиной к окну, глядя на свою, всё ещё детскую комнату. Облезлые зайцы улыбались кривыми ртами. Медведи с разорванными шеями, точно вынутые из петли, захлёбывались жёлтой клочковатой ватой. Голые куклы стояли вдоль стены, словно старые бесстыжие проститутки на панели.
- Я такой же дряхлый, отживший своё ребёнок. - Сказала Света и вышла из комнаты. Никто не должен жить в склепе.
Вышагивая по бульвару армейским шагом, она продолжала разговаривать сама с собой:
- Страшно подумать, как он жил все эти годы. Один, в окружении множества людей, которые пользовались им, обирали, грелись в лучах его ранней славы. А ещё страшнее представить, как он один, в чужой стране, не имея преклонить головы, бродит, по набережным, мостам, причалам и всматривается вдаль, не плывёт ли его Асоль, на белом большом корабле под алыми парусами. Она резко остановилась и закричала:
- Еду! Еду! Еду!
- Алло! Ты где?!
- В восемь на Смоленской! На голубой!
- В моём столе возьми! Да нет! Во втором ящике! Да нет же! Говорю тебе во втором!
- Нельзя! Сиди дома! Я скоро приду! Делай уроки!
Прохожие громко разговаривали по мобильным телефонам и не обращали на Свету никакого внимания.
Ей удалось узнать, что 10 августа 2008 года, он вылетел в Найроби, на научную конференцию в Кении на тему: "Квантовая сцепленность – миф или реальность". 23 августа в 6.30 утра, он расплатился в отеле за мини-бар, взял такси до аэропорта, сел в самолёт, вылетающий в Москву, взлетел и ... не приземлился. Нет, самолёт сел в Москве, но на одного пассажира в нём было меньше. Вот собственно и всё. Ах да, и ещё заказное письмо жене с бумагами на развод от адвоката и запиской: “Я жив. Не ищите меня”, с обратным адресом – “Найроби. До востребования”.
Дело за малым. Деньги. Придётся идти к отцу. А она, ведь, дала себе слово, что пойдёт к нему, если только её дети будут умирать с голоду. Детей ещё нет, а деньги уже нужны. Отец. Она даже не помнит его лица, только обиду. Не за себя, за ту маленькую девочку, которой она была 15 лет назад, когда услышала голоса на кухне:
- Маша! У меня уже есть дети, не шантажируй меня. Алёнка такая умница, а Павлик в 6 лет Шопена играет.
- Боря, какой Шопен, Светка опять полгода в больнице пролежала.
- Не могу больше! Вечный скулёж бешеной самки над своим щенком! Оставьте меня в покое, денег берите, сколько хотите, а я хочу жить нормально, спать по ночам, смех хочу детский в доме. Я пытался, мучил Анжелу - “Как я брошу жену с больным ребёнком?”. Мы все терпели! Но всему приходит конец.
- Боря! Да как же мы? Света тебя так любит.
- Отстань от меня! Пусть я буду подлец, но счастливый!!!
“Счастливый!”, “Счастливый!” - до сих пор звенит у неё в ушах. Понимаете? Без неё счастливый. Без неё... А она?
Дверь открыла Алёна.
- Пятый день. - Определила Светлана по её лицу и запаху перегара.
- Каакие лююди! Соскучилась? Могла бы письмо написать.
- Напишу. Когда тебя в тюрьму посадят, за вождение в нетрезвом виде.
- Фуу! Какаая ты не дообрая. - Пропищала сводная сестра, отступая вглубь просторного холла.
Света вошла. Она никогда не была здесь. Обычно они встречались где-нибудь в кафе, на этих глупых детских праздниках, на которые отец её приглашал, если она не лежала в больнице. Её сажали в самом конце стола, чтобы она не пугала гостей своим видом. Весь праздник девочка вгрызалась глазами, словно пытаясь, запомнить, заучить наизусть обилие красок - розовых, светло-зелёных, кремово-жёлтых, синих и ярко красных - какими горели розочки, корзиночки, вишенки на скрещенных ножках, шарики мороженого и этикетки конфет, которые своим разнообразием взламывали мозг, пытающийся угадать, а что там внутри каждой. Ей ничего из этого есть было нельзя, а долгими больничными нудными вечерами, она вновь и вновь перебирала в памяти, каждый фрагмент фантастичной картины.
- Света? - Услышала она низкий голос своего отца и увидела его самого, выступающего из темноты коридора.
- Что-то случилось? Проходи. - Сказал он, толкнув Алёну в одну из комнат, захлопывая за ней дверь.
Войдя в кабинет отца, Света увидела свой портрет, висевший над большим дубовым столом. Огромные глаза над впалыми щеками и растянутый от старания рот, никогда не знавший улыбки.
- “Странно, можно подумать, эта девочка, тоже здесь живёт”. - Содрогнулась она от мысли.
- У вас всё в порядке? Как мама? - Пропустив Свету вглубь кабинета, отец неуверенным жестом предложил ей сесть на чуть потёртый кожаный диван, на который она любила бы забираться в детстве, сложись всё по другому.
- Ты же знаешь, мне очень жаль, что ты не хочешь меня видеть. Я был молод. “Молод. Знал ли ты наивной юности мечты? Или не знал, или забыл, как не ненавидел и любил...”. Прости, это Лермонтов. Что я могу для тебя сделать?
- Деньги. Мне нужны деньги. - Сказала она просто, пойдя пару шагов и повернувшись спиной к своему портрету. И теперь две пары глаз, смотрели на него, не отрываясь.
- О-о-о... - простонал он, - это самое малое, что я могу для тебя сделать. Жаль, что не могу предложить ничего более ценного, что могло бы вернуть то, что я отнял у тебя и твоей мамы.
Света стояла не подвижно, не отводя взгляда от его лица.
- Деньги? - спохватился он. - Сколько?
- Маленькая пластиковая карточка, с надписью “Америкэн экспресс”, могла бы, пожалуй, покрыть сотую долю той боли, которую один раз из тысячи я испытала, когда нуждалась в тебе, и тебя рядом не было. Я уезжаю. - И помолчав, продолжила.
- Далеко и надолго.
- Пожалуйста, прости меня. - Сказал он, отступая назад под немигающим взглядом Светланы.
Резкий шум, падающего шкафа и сумасшедший визг, донеслись из комнаты Алёны.
- Ну, мне, пожалуй, пора, - сказала Света, направляясь к выходу, сжимая в руке маленький холодный кусочек пластика, уже неумолимо приближающий её к любимому.
ЧАСТЬ 4
Он остановился. Тихо. Кажется, совершенно тихо. Ничего, кроме стука собственного сердца и тяжёлого дыхания, не слышно. Тихо. Кажется, это уже было со мной, всего несколько часов назад.
- Патрик, - сказал он, что бы услышать свой голос, продвигаясь на ощупь, вдоль подземного туннеля, в котором он оказался, когда она столкнула его в люк, под больничным окном.
- Можешь звать меня Патрик. - Повторил он, вдруг вспомнив, драку в пабе в день св. Патрика. - Никто не отозвался на его слова.
- “Наверное, она уже далеко впереди, слепые лучше двигаются в темноте”. - Подумал он, медленно продвигаясь вдоль узкого шершавого коридора, прощупывая руками себе путь.
Подёргиваясь от сырости и стремительно возвращающейся тяжести в мышцах, его тело постепенно погружалась в панику, вызванную, вновь возникшей, кромешной темнотой и необходимостью снова двигаться и двигаться вперёд. Панику, особенно невыносимую оттого, что он только что был, ненадолго, вынут из чрева гигантского кита, сидящего, видимо, на строгой диете, предписывающей питаться, только такими большими мальчиками, как он.
- Эй, вы где? Смелее, осталось совсем чуть-чуть. Дайте мне вашу руку. - Сказала девушка, поджидавшая его за углом.
Она потащила его за собой вперёд, как воспитательница, отставшего от группы ребёнка. Её движения были уверены и точны, она проходила поворот за поворотом, как будто это была её обычная дорога с работы домой.
- Что вы там делали, в этой больнице? - Спросил он, стуча зубами от холода.
- Помогаю ухаживать за больными. Прикосновение моих рук снимает боль. О нет! Ненадолго, это действует, скорее, как таблетка. Моё присутствие успокаивает. А ещё я их мою, выношу за ними “утки”. И как раз с одной из них я шла, когда услышала этот нелепый смертный приговор. Неужели люди серьёзно верят в такие вещи - “ Да будет смерть, благодарна, слугам своим, за новую жертву, к холодным стопам твоим, о Великая, брошенную, с древа жизни во славу тебе, скошенную”, что-то в этом роде. Ну, а когда услышала щелчок затвора, стукнула “уткой” по источнику этого бреда. Я слышала, как вас вчера привезли. Говорят, вас нашли у ворот больницы, без сознания, с осколками стекла в глазах, видимо, когда вас ударили, на вас были надеты солнечные очки. Ну, вот и пришли. - Сказала она, резко остановившись, так что он, от неожиданности, уткнулся ей в спину, убаюканный ритмичной певучестью, её голоса и тут же услышал скрежет, поворачивающегося ключа в замочной скважине. Спустя секунду она втолкнула его, видимо в лифт, потому что что-то щёлкнуло, потом загудело. Рядом с этой странной девушкой, он постоянно чувствовал желание подчиняться, хотя знал, что ощущение доверия, ему было явно не знакомо.
- Извини, - сказала она, незаметно переходя на “ты”, - я не пользуюсь освещением, мне ни к чему, а гостей у меня не бывает.
Лифт остановился. Лязгнула железная решётка, и они оказались в слабо освещённом, просторном помещении.
- Проходи. - Подтолкнула его девушка, пока он моргал глазами, пытаясь, навести резкость, вновь обретая зрение, после темноты подземелья. Пройдя несколько шагов, он огляделся.
Свет попадал в квадратный низкий зал, через узкие окна под потолком, расположенные вдоль всей стены, находящейся напротив входа. Под окнами извивался, вытянутый во всю длину стены, красный бархатный двухугловой диван, так что, если бы на нём сидели люди, казалось бы, что ноги прохожих за окнами ходят по головам сидящих. Углы, свободные от дивана были завалены круглыми столами и стульями с высокими металлическими спинками. Справа от входа, блестела покрытыми пылью зеркалами, отражающими чёрный потолок, усеянный сверкающими звёздами, полукруглая барная стойка. А в самом центре возвышался мольберт, стоящий на подиуме, с тремя шестами для стриптиза вокруг него. Под мольбертом с закреплённым на нём полотном невыразимого содержания были разбросаны тюбики краски, грязные палитры, ветошки, баночки с кистями с задорно торчащими на них щетинками. Только сейчас он заметил, что стены помещения, которое, по-видимому, когда-то было стриптиз баром, были увешаны такими же странными картинами, что и стоящая на мольберте, которая была, пожалуй, светлее остальных, как будто белый ураган взорвал синее море и стал превращать капли в снежинки, или синий волшебник боролся с белым, пытаясь уничтожить цвет врага, но тот, умирая, всё равно оставлял после себя белую кровь, заливавшую всё вокруг, или...
- “Ну... Это можно до бесконечности”. - Подумал он, борясь с состоянием транса, в которое погружала картина.
- У тебя очень мило. - Выдавил он из себя, плюхаясь на красный вызывающий диван.
- Тебе нужно поспать. - Крикнула девушка из подсобки, из которой вышла, неся одеяла и подушки.
Укладывая уставшего мужчину на диван, она мягко коснулась его головы, постояла над ним, пока не уснул и, не удержавшись, провела руками по его лицу, внимательно изучая.
- Надо нарисовать твой портрет, Патрик. - Прошептала девушка, напомнившая ему кенгуру. Как у всякой слепой, у неё был прекрасный слух.
Когда, Патрик проснулся, думаю, мы тоже можем так его звать, она стояла за мольбертом к нему лицом. Это было жуткое зрелище. Запрокинув голову, с распущенными тёмными волосами, сквозь которые проглядывали фрагменты лица, искажённого экстазом, она то, гладила холст руками, то постукивала по нему ритмично пальчиками, то замирала ненадолго. Вздрагивала, потом присаживалась, опуская вниз голову, макала пальчики в завитушки красок, расплющенных на палитре, лежащей на полу. Поднималась, опять запрокидывала голову, замирала, как бы прислушиваясь к себе, опять клала руки на полотно, шумно втягивала воздух ртом, задерживала дыхание и всем телом передвигала руки по холсту, как бы дыша его порами. Этот безумный немой танец, заставлял оглянуться вокруг в поисках костра, отсветы, которого алели на её выгибающейся в такт космической музыки, фигуре, исходящие от заходящего за окном солнца.
Это зрелище вновь погрузило его в сон.
Когда он проснулся второй раз, восходящее солнце улыбалась ему, между ногами прохожих. Девушки нигде не было. Чувствовал он себя хорошо, волны покоя и счастья пробегали по телу, оставляя следы утренней истомы, видимо кит, питающийся им совсем недавно, сменил рацион.
- Стоп. - Патрик резко сел на диване. События последних двух месяцев, обильно зароились в голове. Он вскочил и заметался по комнате. Бежать. Бежать. Бежать.
Сделав несколько кругов вокруг подиума, он вдруг остановился и опять сел.
- Куда? Где я?
Вдруг, шум приближающегося лифта, оторвал его от земли. Схватив пистолет, тремя прыжками он подлетел к выходу и замер, прижавшись к стене. Секунду спустя, они стояли, тесно прижавшись, друг к другу. Девушка, с пистолетом у виска и он сзади, уверенной рукой, сжимавший ей горло.
- Доброе утро, Патрик. - Улыбнулась она.
Он не шелохнулся. Мягкая податливость её тела, откликалась в его натянутых мышцах тихим звоном. Запах её волос проникал в мозг, сменяя прежнее напряжение напряжением иного рода.
- Извини. - Сказал Патрик, осторожно отпуская девушку, как будто, оставляя на ней, что-то своё.
- Я так понимаю, тебе стало лучше. - Проговорила она примирительно, собирая продукты, выпавшие из бумажных пакетов, которые она принесла.
- О, прости, пожалуйста. Я совсем не знаю, где я и насколько это безопасное место. - Пробормотал он, собирая яблоки и опять роняя их на пол.
- Это достаточно безопасное место, если его обнаружат, то не скоро, - проговорила она уверенно, - ты должен мне доверять, у тебя нет другого выхода. Я приготовлю нам поесть.
Патрик сел на высокий табурет и стал наблюдать, как она готовит. У неё получалось очень ловко. Овощи очень быстро превращались в маленькие квадратные кубики под острым ножом, который она, не глядя, опускала на разделочную доску. “Тук-тук-тук. Тук-тук. Тук-тук” Он пытался расшифровать сообщение, но ничего не выходило. “Вот так и моя жизнь, зашифрованная в знаки, к которым не существует шифра. Или он потерян. Потерян. Я тоже потерян, интересно, кто меня потерял? Был ли кто-то, кому я принадлежал? Наверное, это приятно, быть чьим-то.
- Ты чья? - Вдруг, спросил он девушку.
- Я – Кристель. Ксения Кристель. - Ответила она спокойно, не отрываясь от своего занятия.
- Мой дед, Эдриан Кристель, приехал в Ирландию из Америки в 1954 году. Пятнадцатилетний мальчишка, Андрей Хрусталёв, бросил вызов целому государству, когда не вернулся в Россию после выступления в Генуе, на конкурсе молодых скрипачей им. Паганини. Наняв, итальянского импресарио, он умудрился получить денежную премию, которая ему причиталась, как победителю конкурса, на руки, минуя партийных опекунов. Здравый смысл и интуиция или скорее звериное чутьё были у него от рождения. Мой дед был гений, и его гениальность распространялась на всё, что бы он ни делал. Наверное, он присвоил себе и то, что предназначалось его детям. - Усмехнулась Ксения и продолжила.
- Взяв с собой импресарио, он сбежал в Америку. Его звали Антонио. Дед женился на его дочери Летиции, которую обожал. Антонио Цезари, был с дедом до конца его дней. В Америке, импресарио добыл для него контракт в Дублинский симфонический оркестр, где дед проработал много лет, сначала второй скрипкой, потом первой, а в 30 лет стал дирижёром и руководителем. Но к пятидесяти годам он почувствовал себя полностью творчески реализованным, или просто открыл для себя новый вид искусства – искусство делать деньги в мире искусства. Он ушёл из оркестра и занялся музыкальным бизнесом. Продюсерский центр двух друзей “Кристель энд Цезари”, имеет крепкую репутацию на музыкальном рынке и работает во всех музыкальных жанрах. Ему нравилось оказывать помощь тем, кто, имея талант, не имел возможности быть услышанным. Благодаря своему чутью, он всегда находил деньги, вернее, они сами шли к нему, как на зов флейты, точнее скрипки. Работающая на него группа людей, которым он доверял, постоянно находилась в поиске молодых талантов, по всему миру. Он создал фонд помощи молодым исполнителям и трудоустраивал их в любой точке земного шара, где, как он считал, их талант будет востребован. Он так же создал международную сеть звукозаписывающих студий “Crystal sound”. Дело в том, что музыкальный мир – это отдельное суверенное государство, где все друг друга знают и живут по своим правилам. Дед эти правила знал и был почётным гражданином этой страны. Так что, когда он умер, осиротела не только я. После смерти, он оставил своей семье – жене, троим сыновьям Марио, Ивану, Фабио и их детям, более чем приличное состояние. Так что я - Кристель. Ксения Фабиовна Кристель. - Она улыбнулась. И прижав руку с ножом к груди, глядя поверх головы Патрика, продолжила.
- Дед никогда не разговаривал со мной ни на каком другом языке, а он знал их много, кроме русского. И никто никогда не разговаривал со мной на русском языке, кроме него. Мы много говорили друг с другом, как настоящие друзья. Он учил меня, как продолжить бизнес, после его ухода, он знал, что в нашей семье не на кого больше положиться. Но я уже год прячусь здесь, пока дело всей его жизни, сложный отлаженный механизм, рушиться, как карточный домик. Но, что я могу? Он слишком рано меня бросил. Я всего лишь маленькая слепая девочка. Он меня очень любил. Когда я потеряла зрение в шесть лет, он стал меня учить русскому, наверное, что бы отвлечь. Мне его очень не хватает. Мне кажется, моя душа говорит по-русски. Больше года я не слышала русскую речь. С тех пор как умер дед, моя душа была немая. Представляешь, слепоглухонемая. - Слёзы текли по её щекам в большое блюдо, в котором она механично перемешивала овощи.
- А теперь, моя душа снова заговорила. По-русски. С тобой. - Сказала она, вытирая слёзы и улыбаясь, продолжила.
- Кажется, солить уже не нужно.
Девушка разложила еду по тарелкам. Некоторое время они ели молча.
- Значит, Ирландия, Ксюша. Значит, в этот раз, я очнулся в Ирландии. Я даже не знаю, надолго ли я здесь. Я могу рассказать тебе свою историю, просто, что бы тебя развлечь. Но я сам не знаю о чём она, как будто кто-то её пишет, а я просто герой, которым играет выдумщик-писатель. И что он ещё для меня приготовил, мне не известно. А твоя книга, на половину уже написана, тебе, просто, нужно смело её открыть, на той странице, где остановился твой дед и продолжить. Он будет тебе помогать. И он ждёт. А люди, которые в тебе нуждаются, не могут ждать, пока ты повзрослеешь или прозреешь, ты нужна им сейчас. Такая, какая есть. Наверняка ты очень на него похожа, на своего деда, я это чувствую. - Он положил приборы на тарелку, отодвинул её, вытер губы салфеткой и начал свой рассказ, пристально глядя в немигающее лицо собеседницы.
ГЛАВА 5
“... пристально глядя в немигающее лицо собеседницы” - Закончила она печатать в маленьком ноутбуке, лежащем у неё на коленях. Повернув голову к иллюминатору, Света вздохнула.
- “Интересно, Патрик на меня не сердится? На секунду показалось... Хотя, я же послала ему девушку-кенгуру, может быть, она его спасёт. Бедный Патрик”, - опять вздохнула она.
- “Что бы он сказал, если бы узнал, что я тоже, ещё не до конца знаю его историю. Но он должен доверять мне, как доверяет врачу пациент”. - Подбодрила себя Света.
Облака, освящённые сияющим над ними солнцем, пушились бело-розовыми пузырьками до самого горизонта. Ей так захотелось зарыться в них лицом, что она вскочила и приблизилась к окну, ударившись лбом о стекло.
- Почему птицы не летают так, как люди?! - Воскликнула Света восторженно, обращаясь к соседу справа.
Мужчина в чёрном деловом костюме, от неожиданности, выронил стаканчик с водой себе на брюки, мокрые пятна двусмысленно растеклись по их поверхности. Он смущённо, непонимающе хлопал глазами, глядя на девушку. Удивлённая улыбка плавала на его очень чёрном лице, в то время как Света продолжала свой восторженный монолог:
- Вы только подумайте! Они даже не представляют, что за серыми московскими облаками, прячется солнце, изгнанное из нашей страны. Они могли бы занять места в этом самолёте, здесь уместилась бы целая стая! Они долетели бы до юга, всего за несколько часов, и никто не умер бы в пути от холода и голода!..
- Excuse me, I do not understand. - Вежливо перебил её мужчина в мокрых штанах и уткнулся в газету, которая только что лежала на его коленях, впитывая воду.
Света вздохнула и снова открыла компьютер. Так было всегда. Она говорила очевидные вещи, а люди бессмысленно хлопали глазами, даже когда она говорила с ними на одном языке.
- Приключение начинается! - Крикнула она громко, остановившись в проёме выхода из самолёта. Сзади послышался рассерженный ропот людей, стремившихся поскорее выйти на улицу. Её вытолкнули, и она весело побежала по трапу, жадно глотая влажный тёплый воздух, пахнущий неизвестностью.
В Москве Свете удалось выяснить, что конференция проходила в заповеднике “Масаи Мара”, в котором был снят для этого целый “лодж”, отель по-нашему. Туда она и направилась. Но всё оказалось не так просто. Ей пришлось ехать по плохой дороге ещё шесть часов, пролетев перед этим десять с половиной, с пересадкой в Каире.
То, что она видела по дороге, настолько совпадало с тем, как она представляла себе Африку, что ей казалось, будто она здесь уже была. Она, вообще, очень много фантазировала, это заменяло реальную жизнь, которой у неё не было, потому что много болела, и ей почти ничего нельзя было делать. А теперь всё по настоящему! Она путешествует наяву и видит всё своими глазами. Она может остановить машину, выйти и потрогать страуса, газель, зебру или антилопу, которые бегают вдоль пыльной дороги.
Сначала она ехала на “матату”, самом популярном виде транспорта в Кении, это такая переполненная маршрутка-автобус-грузовик, которая едет невероятно долго, до городка Нарок. Вообще-то, он находится не далеко от Найроби, столицы Кении, но выглядит, как-то совсем по другому - запыленный и пустой, с единственным центром активности - дорогой.
И ещё здесь везде бродили масаи. Прямо так и ходили в национальной одежде с мечами. Мочки ушей у многих были растянуты чуть не до плеч, и они их наматывали на верхнюю часть уха, чтобы не мешались. Они были закутаны в ярко красные одежды, в руках - длинные палки. Масаи были лысые, у женщин на головах причудливые украшения, а у одного молодого мужчины, она даже увидела высокую меховую шапку на голове, такого даже она не могла себе вообразить - парень в папахе в Африке! И лица... У всех такие счастливые лица! В Москве, последний счастливый человек умер, кажется в 22 году и теперь лежит в мавзолее на красной площади, как большая достопримечательность. Вот, мол, здесь лежит последний счастливый человек. Света решила, что счастливым его делала идея. С тех пор, как в стране стал действовать запрет на идею - за неё ссылали в Сибирь, сажали в тюрьмы, изгоняли из страны - лица людей в России перестали быть счастливыми и одухотворёнными.
- “А масаи, думаю, идею имели, сложно сказать какую, я не знакома с историей и культурой этого племени”, - размышляла Света, разглядывая дикарей из окна машины, - но какую-нибудь, явно, имели. Например - как говорила Молли Блум у Джойса в моём любимом романе “Улисс”: “Всевышний Боже, природа это самое прекрасное, дикие горы и море, и бурные волны и милые сельские места, где поля овса и пшеницы и всего на свете, и стада пасутся кругом, сердце радуется смотреть на озера, реки, цветы, всех мыслимых форм, запахов, расцветок, что так и тянутся отовсюду из всякой канавы, фиалки, примулы. Все это природа!”
Они так и живут в своих глиняных домишках размером три на четыре метра с костром внутри, как и их далёкие предки. Круг из штук двенадцати таких домов и образует деревню, в центр которой на ночь загоняют скотину. А лепят они свои дома из коровьих "лепёшек". Так романтично и совсем близко к природе. Ну, просто ближе некуда”
Из Нарока в середине дня идет единственная матату в Талек, где находится въезд в парк. Маршрутка ехала по грунтовке, по степи с зарослями кустарника, потом по границе Масаи Мара, форсируя мелкие речушки. По деревьям вдоль дороги прыгали черно-белые колобусы и стаи голубых мартышек, на ветке в паре метров от земли она заметила даже, небольшого хамелеона. А когда въехали в национальный парк, Света увидела стада антилоп гну, простирающиеся до горизонта, а еще яму с бегемотами – речушка здесь была мелкая, и много бегемотов тусовалось в одной, сравнительно небольшой, заводи. В черной воде, от которой не очень хорошо пахло, почти друг на друге лежали буро-розовые туши. Всё-таки Молли была права, природа - это самое прекрасное, что может быть.
Как говорится, усталая, но довольная, Света добралась до лоджа, который находился, прямо в центре заповедника с его дикими обитателями, но ни одного забора она не увидела, хотя уже знала, что Масаи Мара, славится большой популяцией львов. Просто, её мягко попросили по ночам не гулять по территории отеля. Она улыбнулась в ответ, пьяная от усталости и ощущения свободы, чувствуя себя дикой антилопой, пересекающей прерии, и чуть не расцеловала портье в его пухлые негритянские губы. Но гулять она не собиралась, а рухнула на белоснежную постель, уснув, как львёнок, под мягким брюхом у матери.
- Акуна Матата... - Пробормотала девочка, засыпая.
Спала Света беспокойно. Было душно и липко, одеяло с подушкой валялись на полу. Ей снилось, что она летает. Она даже не сразу поняла, что это полёт. Мимо стремительно проносились горы, леса, моря, равнины и озёра, потом опять - горы, леса, моря, равнины и озёра, потом ещё и ещё... Она носилась, как спутник вокруг земли, вокруг чего-то, по большой траектории. Горы, леса, моря... Через какое-то время, она почувствовала, что кто-то смотрит ей в спину. Света повернула голову и увидела огромную рыбу, которая, держа во рту подол платья, вращала ею по кругу, вокруг своей оси, наблюдая, выпученными глазами, за своим странным воздушным змеем, вернее воздушной девочкой, которая, как змея извивалась над головой.
Света проснулась, держа во рту угол тонкого одеяла, от странного чавкающего звука, доносящегося с улицы. Подкравшись и выглянув наружу, она увидела носорога, жующего траву под её окном. Света потрясла головой.
- Это что, ещё один сон? Теперь я должна скакать вокруг земли, верхом на носороге?
Крик слона, заставил её окончательно проснуться.
- О! Так это же Африка! Аа-а, горы вот такой вышины! Аа-а, крокодилы бегемоты. Аа-а, обезьяны, кашалоты... - Весело напевая и приплясывая, она побежала в ванную комнату.
- Аа-а... - Подмигнула кому-то на ветке, возле окна в ванной.
- И зелёный попугаай!
ОГЛАВЛЕНИЕ - ГЛАВЫ 6-8