ПРЕДЧУВСТВИЕ НАЧАЛА
Доктор поправил глиняный горшок и вздохнул: "Невозможно к этому привыкнуть. Невозможно". Затем собрал и затолкал в карман врачебного халата, рассыпающиеся в руках, жёлтые листочки, неаккуратной горкой лежавшие на подоконнике. За столько лет работы в онкологии он так и не научился равнодушно сообщать пациенту о скорой смерти. Валерий Петрович был хорошим врачом. Чувствовал болезнь, как живое существо. Вёл с ней хитрую шахматную игру и всегда переживал, когда терпел поражение. Он закрыл окно. Стало тише - уличный шум, висевший в комнате, как табачный дым, рассеялся. Хотя город, пребывавший в вечной агонии, продолжал ещё шептать сиренами карет скорой помощи, нетерпеливо пробивающих себе дорогу в сплошном потоке грязных машин.
«Как можно было построить онкологическую больницу на шоссе? - размышлял Тихон Сергеевич, скрючившись в продавленном кресле, - чтобы крики больных заглушал гул автомобилей?» Кабинет главного врача был до отвращения уютен. Словно, нескромно претендующий на место, где будет приятно услышать сообщение о своей смерти. Цветочные горшки, кустившиеся на подоконнике в блюдцах с отбитыми краями, мягкая бежевая мебель из искусственной кожи создавали иллюзию отдыха, постепенно переходящего в вечный, а весёленькие морские пейзажи с розовыми закатиками были призваны вселять в сердца умирающих, ничем более неоправданный, оптимизм. «Наверное, авторы этих бессмертных полотен, уже умерли от рака крови, или от рака лёгких, или может быть желудка, - продолжал вяло рассуждать Тихон Сергеевич, - интересно, я успею что-нибудь написать? Здесь определённо не хватает чего-нибудь апокалиптичного - огромная Смерть косит маленьких бегущих людей с открытыми в немом ужасе ртами, а позади топорщится растопыренными ручонками, сложенная кривыми штабельками Великая Жатва...». Когда-то он неплохо рисовал, пока не женился и не занялся бизнесом. Его жена не хотела питаться масляными холстами, под маслом ей нужен был, как минимум, хлеб.
- ... так что, мне очень жаль, иногда медицина бессиль... - доктор повернулся спиной к окну и осёкся, с изумлением глядя на Тихона Сергеевича, сладко дремавшего в уютном кресле.
"Это что-то новенькое", - подумал он, снимая очки, и с удовольствием потёр уставшие глаза. Ему приходилось видеть разные реакции: «В основном слёзы. Особенно скупые, мужские. Мужчины как-то больше цепляются за жизнь, а женщина не спорит с провидением, она более послушна, что ли... - Валерий Петрович вернулся на своё место за большим письменным столом, - как же мне всё это надоело, надо было идти работать в морг, мертвецы хоть не плачут, - он внимательно посмотрел на спящего, - ну, прям, как этот».
- Сколько? - ожил мёртвый.
- Месяц. Минимум. Или максимум.
- Операция?
- Невозможно.
- Химия?
- Убьёт быстрее, чем опухоль.
- Нетрадиционная медицина?
- Мёртвому припарки... извините, - поправился доктор.
- Экспериментальные способы лечения?
- Да-да... конечно. Наука не стоит на месте. Набираются группы, испытывающие новые препараты. Но там огромная очередь, не все, знаете ли, доживают...
- Понимаю. Деньги не проблема, - перебил его пациент, отчаянно выбираясь из уютного кресла.
Валерий Петрович даже вспотел от напряжения.
- Думаю, я смогу вам помочь, - он уткнулся носом в экран старенького компьютера и зашлёпал по клавиатуре пухлыми пальчиками врача-кудесника.
- Швейцария. Вылет послезавтра. Но я бы на вашем месте предпочёл поезд. Перепады давления - лучше не рисковать. Желаю удачи, - попрощался он с человеком, решившим, что за несколько тысяч евро может купить себе жизнь.
Тихон Сергеевич вышел из здания больницы. Чувствовал он себя хорошо. Удалось немного поспать. Кто знает, может быть, вечный покой не так уж и плохо?
... Огромная красная ягода волосатыми пупырышками искрилась на солнце прямо перед глазами. Он не шевелился – в малинном лесу, чтобы не пораниться, нужно быть осторожным.
- Тишка! Тишечка, иди ко мне, мой хороший! - мамин сладкий, как малина голосок, вывел из оцепенения и он дёрнулся, больно оцарапав лицо.
- Ааааа! – завопил Тишка.
Первое воспоминание. Сколько ему было? Наверное, года полтора, не больше. Потом в этом малиннике он прятался подростком, когда тайком курил первые сигареты, а предательский дымок поднимался в небо, окутывая собою дачный участок.
- Тихон! Ну-ка, иди сюда, гадёныш! Вот, я тебе сейчас!
И там же, став чуть по-старше, целовался с соседской девчонкой. Её губы были измазаны переспелой ягодой и красной помадой. Господи, никогда после он не вкушал ничего слаще этих малиновых губ.
Вспоминалось всё какое-то не важное, не судьбоносное. Какие-то незначительные детали. Но именно они всплывали отчётливо, а всё остальное: женитьба, рождение детей, работа, потом бизнес - представлялось таким обыденным, рутинным, чем-то, что не хочется брать с собой туда... Куда?..
... Эльвира Николаевна. Богиня. Учительница химии. Красавица, каких сейчас и не сыщешь. Такие остались только в старых, цветных фильмах, где цвета настолько сочные, что, кажется, крупными каплями выступают на грязном полотне экрана. Катрин Денёв, Бриджит Бордо, Мишель Мерсье, Мерлин Монро, Грейс Келли, Ингрид Бергман, и, конечно же, Эльвира Николаевна. Их губы, обязательно красные, полные, словно представляющие собою не часть человеческого лица, а изысканное блюдо – улыбка, слегка не прожаренная, с кровью. Их волосы, ребристые от папильоток, чуть отливают желтизной, излучая тепло, словно электрическая лампочка. Как же хотелось плюнуть на всё, и с истинным пионерским задором броситься на этот свет, готовым на всё ради любимой мотыльком. Кто знает, может быть там, куда он идёт, его будут встречать похожие на них Богини с огромными - как у акул, - подведёнными стрелкой глазами...
Через месяц всё кончится. Всё. А что, собственно, кончится? Кончатся сделки, переговоры, отупение по утрам, оттого что опять устал, не выспался. Кончатся выматывающие пробки, ссоры с женой из-за того, что недоласкал, недохотел, недо... Перелёты, гостиницы, страх всего лишиться, постоянный, сросшийся с раковой опухолью в башке. А что между всем этим? Жизнь была? Как можно потерять то, чего не было? Господи, а что должно было быть?..
- Извините, хотите чаю? - Поинтересовалась вежливая проводница, после лёгкого, как стук сердца на первом свидании, стука в дверь.
Тихон Сергеевич от неожиданности вскочил, тараща на неё ничего не понимающие глаза. Сердце бешено колотилось, словно стараясь достучаться до его погружённого в себя сознания. «Хоттите ччаю? Ччаю... ччаю...», - стучали колёса.
- Хоччу, хоччу, спасибо. - Постепенно приходя в себя, подпел Тихон Сергеевич паровозу.
Проводница задвинула зеркальную дверь и он вздрогнул. На него смотрел странный, нелепый человек. Всклокоченные редкие, светлые волосы; выпуклые, как у рыбы на суше глаза; круглый, полежалой картофелиной, нос; приоткрытый от удивления, крупный, негритянский рот. Невиданное уродство. Он раздал всё своё имущество: другу, партнёру по бизнесу, - фирму; все свои сбережения - жене; себе оставил лишь небольшой счёт в одном из швейцарских банков, невесть какой капитал, но на “умереть с шиком” хватит. И только это красное, безобразное лицо пройдёт весь путь вместе с ним до конца. Патологоанатом выбелит его, слегка подкрасит бледные губы, и выйдет совсем не плохо, жаль никто не увидит - в завещании он просил никого не присутствовать на похоронах. Только он и католический священник с красивым отпеванием на латинском языке - “Gloria in Excels is Deo” - или что-нибудь в этом духе. Тихон с силой потёр своё лицо, словно надеясь, что под ним обнаружится другое. Снова стук. Звук раздвигающейся двери. Он поднял голову и, правда, увидел другое - симпатичное личико проводницы. Ласково улыбаясь от имени всей железной дороги, она протянула ему стакан в подстаканнике с позвякивающей ложкой в дымящейся пасти. Тихон Сергеевич принял его и осторожно поставил на стол.
- Бон апети. - Проворковала проводница, задвигая за собой дверь. «Ах, да, Швейцария», - пробормотал человек с воспалённым, небритым лицом, глядя ему прямо в глаза.
Ну и мерзость, - ответил Тихон Сергеевич, отворачиваясь от зеркала, посмотрел в окно, с шумом отхлебнул коричневатую жидкость, и улыбнулся. Вкусно, с лимоном. Его охватило лёгкое возбуждение - чувствовал, что едет на самую главную в своей жизни встречу - свидание с нелюбимой. Если смерть его хочет, видит бог, он не привык отказывать женщине.
Паровоз тяжело вздохнул и остановился. Тихон Сергеевич слился с толпой больных, которые стекали со ступеней поездов, чёрной талой водой, на платформу. Они толкались, наступали друг другу на ноги, говорили на разных языках, как будто только что упали с Вавилонской башни. Тихон Сергеевич в первый раз оказался за границей один. Без свиты, которая суетливо решала за него все бытовые вопросы, сдавая вещи носильщику с таким видом, будто это секретное оружие, переправленное через границу в саквояжах от Луис Вуиттон. Он чувствовал себя, потерявшимся ребёнком, случайно забытым в людном месте.
- Ну, что ж, похоже, Швейцария - в переводе с одного из мёртвых языков, - означает «Последняя Надежда», - произнёс он вслух.
- Держитесь крепче, за эту маленькую чертовку! - притёрся к нему невзрачный человечек в потёртом пальто, преисполненный энтузиазма, рождённого всеобщей сутолокой.
- У вас что? Какая болезнь? - поинтересовался он, еле поспевая за Тихоном Сергеевичем, который шёл большими шагами по перрону, заложив руку за спину.
- Рак, - механически ответил Тихон, указывая носильщику путь.
- Очень приятно. Туберкулёз, четвёртая стадия, - засмеялся потёртый и надрывно закашлялся. Они встали в очередь, оживлённо ожидавшую такси. Тихон Сергеевич поёжился - осень в Швейцарии тёплая, но сегодня подмораживало.
- Ну так, вам в Женевье-клиник, на озеро, а я уж в горы, повыше, в Мон-Пельё, - перестал кашлять назойливый господин, - говорят, мёртвые оживают, глухие прозревают, слепые слышат... хе... хе... - сложно было понять, кашляет он или смеётся.
Неуклюже затолкавшись в такси, он продолжал кричать из приоткрытого окна, отъезжающей машины:
- ... оживают, мёртвые....
Тихон Сергеевич брезгливо поморщился. Вокруг него пёстрая толпа кряхтела, кашляла, постанывала, вздыхала, прихрамывала. Юркие жёлтые машинки, развозили эти бациллы во все концы маленькой страны, которая многим из них откроет объятья своих гостеприимных кладбищ.
- Мёртвые оживают... - проворчал Тихон, забираясь в открытый рот жёлтого такси, пузатого как золотая рыбка.
Он занял номер люкс из шести комнат с видом на горы и озеро, плебейски развалившееся у них между ног. Стоял и смотрел в окно до тех пор, пока вечерние сумерки не размазали навязчивый пейзаж окончательно. Стемнело. Но Тихон знал - оно там, смиренно покоится на самом дне мира. Выключив свет, он лёг на неразобранную кровать. Прислушался. Отчего-то было приятно, что оно тоже лежит. Тихое и послушное.
- Скажу сразу – вы счастливчик! У вас есть надежда.
Поразительно, за всю свою жизнь он не слышал столько раз это слово, как за последние два дня. “Надо было назвать фирму, занимающуюся медицинским туризмом, “Купи надежду. Дорого”, - прикинул Тихон Сергеевич, как опытный бизнесмен.
- Я сам сотворил это чудо – Битерлин 812. Превосходные результаты! - продолжал свою восторженную речь Самуил Яковлевич.
- Вы мне верите, дружочек? - не унимался словоохотливый доктор.
- Я заплатил кругленькую сумму за веру в вас и ваше ... чудо 812, - спокойно произнёс Тихон Сергеевич, - но скажите мне честно, как бизнесмен бизнесмену, имеет смысл бороться?
Доктор снял большие квадратные очки в роговой оправе, чуть подался вперёд и, покусывая гладкую душку, внимательно посмотрел в глаза Тихону.
- Знаете, я вам так скажу. Нужно, всего лишь навсего, сделать выбор, просто выбрать – жить или умереть. Остальное предоставьте мне и моему коллеге Господу Богу. Не нужно так сразу, пойдите, подумайте. Но только потом не отступайте, чего бы вам это ни стоило.
"Жить или не жить? Быть или не быть?.. Простой выбор... А этот доктор шутник". Хотя, что тут думать, столько раз ему приходилось ввязываться в безумные авантюры, ставить на карту всё, всё терять. Но каждый раз, неизменно, восток озарялся светом восходящего солнца, и вместе с ним начиналась заново и его жизнь. Так, неужели теперь, он должен смотреть, как обесцениваются одна за другой акции его существования и трусливо ждать окончательного банкротства.
- Хочу предупредить заранее - будет больно, очень больно. Но вы не бойтесь, боль - она, голубушка, союзница наша, оружие, которым мы боремся со смертью. Мёртвому, ведь, не больно.
Да, было больно. Всю самуилову философию он быстро забыл, как в прочем и всё остальное. И только боль, неиссякаемым ручейком втекала в его существо, заползая даже в те труднодоступные места, где, казалось, нет нервных окончаний. Впадала ниагарским водопадом в ошалевший организм. Заполняла собою все трюмы Тихонова тела, переливалась через край, наводняла собою города и континенты, мощным потоком извергалась в атмосферу, стратосферу, и, наконец, затапливала всю вселенную. И не было уже больше ничего - ни доктора, ни Москвы, ни Цюриха, а лишь боль и, болтающийся в ней безвольной песчинкой, маленький Тихон, как когда-то в животе у матери, готовый вот-вот родиться.
И он родился. Боль постепенно начала отступать. Он даже не сразу заметил - просто, стало легче дышать, кулаки, сжимавшие скомканные простыни, разжались, и одно за другим начали возвращаться чувства. Сначала он услышал пение птиц и скрип, качающихся в лесу высоких сосен. Потом запах свежей хвои растревожил обоняние. Вкус прохладной воды, влитой заботливой сиделкой, мягко коснулся обожжённого жаждой языка. И, наконец, он увидел озеро, неуклюже колышущееся под окном. Ему стало, даже, немного грустно от того, что не умер и не сможет теперь взлететь и заглянуть сверху в это огромное зеркало и увидеть там того другого, кто теперь будет им всю оставшуюся жизнь.
Когда Тихон Сергеевич вышел на прогулку, озеро, вновь, неподвижно лежало под ногами и одним глазом поглядывало на человека, который, осторожно, опираясь на трость и укрываясь от сильного ветра в складках кашемирового пальто, обходил круг за кругом, дымящуюся влажным испарением чашу, кружась вокруг неё, словно, давая себя как следует рассмотреть. Так же, как у новорождённого - прошлое Тихона Сергеевича было смутно и неясно до такой степени, что казалось принадлежавшим не ему. И на сердце веселело, как если бы все его грехи были прощены разом. Смерть умеет отрезать своей косой все сложившиеся связи, путами, сокращающие, с каждым годом, твой шаг. Он ни чего не чувствовал. Кроме, пожалуй, зудящего нетерпения узника, выпущенного на свободу после долгих лет заточения. Ему хотелось выйти из круга и бежать, всё равно куда, перепрыгивая через озёра, горы, моря, страны. Налегке.
Жизнь, из которой он был вынут, сомкнула свою ткань, образовавшаяся дыра затянулась, как рана на теле после онкологической операции, и он понял, что места для него в прежней жизни больше нет. И вот однажды, окончательно поправившись, Тихон Сергеевич аккуратно заправил кровать, сложил в рюкзак вещи - только те, без которых не может обойтись ни один путешественник, тихонько вышел на улицу, чтобы ни с кем не прощаться, и двинулся по направлению к железнодорожной станции, поглощаясь густым туманом, лениво висящим над тарелкой озера, переполненной горячим желанием жить.
С начала...