– ... разбиваясь о землю». Слышишь! Умирают. Все умирают! И ангелы. И Иисус ваш умер! – он тяжело хрипел и слова, что булькали в измученной болезнью глотке, все труднее и труднее можно было разобрать. – И не верю я в Бога вашего, который называл себя человеком, закусывал с мытарями, да баловался с грешницами. Ну чего ты туда повадился, медом тебе там накапано, что ли? Сладко поют, да мало дают. Наобещают с три короба, а подохнешь, как и я, на казенной простынке... – он страшно закашлялся, и толстые вены, вздувшиеся на тощей шее, синими змеями ползали по высокой подушке, на которую опирался больной.

           Саша смотрел на отца. И зубы немели под плотно сжатыми губами. И сердце горело под белой в тонкую голубую полоску рубашкой. Из левого глаза выползла соленая капля и, проскользив по бледной щеке, зависла на небритом подбородке. «И ангелы», – вертелось у него в голове. 

          – И ты подохнешь. Как Иисуса завернут тебя в казенную простынку и засунут в холодный ящик на три дня.... И поминай как звали... И поминки на сороковинку. И...»

           Отец перестал кашлять и с усилием раздвинул губы в улыбке.

           – Я люблю тебя сын. Умирать не жалко, таких как я в утробе травить надо, но вот подумаю, что тебя там со мной не будет, и остаться хочется. Знал бы за что ухватиться, ни в жисть не  выпустил бы эту сучку-жизнь... – он снова затрясся в неистовом кашле.

         – Ну что ты, в самом деле, разговорился сегодня, – сказал Сашка, поправляя сползшее одеяло, – тебе отдыхать побольше надо. 

           – Конец я чую. Слышь, как дохлятиной пахнет. Да это ладно, – быстро засипел отец несмыкающимися связками, – что я могу сделать для тебя? Ничего путного тебе не причинил! Рос у меня аки травинка на ветру, да и что я мог сделать, грубый мужик, для ребенка малого? 

          – Ты сам знаешь, что мне нужно, скажи, где моя мать? Кто она? Ты же не сделаешь этого, не утащишь ее имя с собой в могилу, – быстро ответил Сашка, может быть, грубее, чем ему хотелось бы.

           – Ангелы падают с неба...

        – Ну папа! Опять ты за свое! Я уже сто раз слышал эту историю, сколько можно! Как ты не понимаешь, что для меня это важно! Скажи хотя бы, жива она или нет?

           –  ... и умирают, разбиваясь о землю...

        – Ты представляешь себе, каково это, всю жизнь быть лишь половинкой целого! Пойми меня, ты был лучшей половиной мира. Но половиной!

          Сашка в отчаянии навис над беспомощным телом, ему было нестерпимо жаль отца, но он ничего не мог с собой поделать. Самый близкий, самый дорогой ему человек уходил и уносил единственную надежду узнать, кто же его породил? В чьей теплой полноводной утробе он провел лучшие месяцы своей жизни. Как всякий ребенок, выросший без матери, он всегда знал, что чего-то у него нет. Вот так, открывая каждый день глаза, чувствуешь это отсутствие всей своей детской душой, не понимаешь, от чего, имея все необходимое, постоянно замечаешь свою ущербность, даже увечность, реально ощущаешь это «нет», еще не знаешь чего нет, но уже догадываешься, что это не очень хорошо, потому что это маленькое слово всегда приносит с собой маленькое горе или большую неприятность, как тогда в детстве, когда оказалось, что в магазине кончились все велосипеды. Отец пришел и сообщил, разведя руками, что велосипедов нет. Нет и все. Необратимо и ошеломляюще неотвратимо. И постепенно привыкаешь жить с этой безназванной пустотой внутри, даже начинаешь любить ее всем свои полым сердцем. И вот однажды она обретает имя. «Почему тебя никогда не забирает мама?», – слышишь ты в детском саду. «Кто?» – не понимаешь ты. – «Мама». «Ма-ма», – повторяешь ты по-слогам, «ма-ма, ма-ма», – твердишь целый день на пролет, словно пытаясь забить этой паклей дыру в своей душе. Но звуки проходят сквозь тебя, не задерживаясь, – «ма-ма-ма-ма-ма» – и к концу дня слышишь, как твои губы повторяют – «ам-ам-ам», и постанываешь во сне «ммммммм». А на утро не остается ничего. Но ты уже знаешь, как это «ничего» зовут и что его у тебя нет. 

          Отец перестал кашлять и только шевелил сухими губами. «Ам-ам-ам», – хватал он ртом удушливый больничный воздух.

– Папа! Не уходи! Подожди... Пожалуйста... Прости... Я все не о том... Я люблю тебя... Я всегда о себе... Мы с тобой всегда обо мне... Прости... Подожди... Я тоже не хочу здесь без тебя... У меня же кроме тебя никого... Папка... Ты чего? 

Сашкины слезы капали на лицо старика, стремительно уносящегося прочь. Муха билась о стекло, заходясь в истерике. В коридоре топот и чей-то высокий смех. Звук проезжающих машин за окном. Дети играют в футбол на школьном дворе напротив. – «Гооол!» Кто-то оттолкнул его от кровати. Крылья белых халатов порхали, тапки шаркали по стертому паркету. – «Тридцать кубиков эпинифрина!». Взвыла скорая помощь. – «Гоол!»  И перед Сашкиным носом захлопнулась дверь. Вся предыдущая жизнь осталась там. Отец. Детство. Футбол. Квартиру надо менять, слишком большая и слишком далеко. Лучше маленькую, но ближе к центру. Ремонт. Пора искать работу. У отца всегда были деньги. Не задумывался откуда. Нужно учиться жить одному. Одному. Сердце сжалось до стертой манетки, завалившейся куда-то за подкладку. Звуки исчезли. И только ангелы, не имевшие веса, бесшумно шлепались на землю. Эту притчу он знал наизусть.

          Когда на небе случился переполох, ангелы сразу же приняли сторону дьявола. Они были младшей и самой притесняемой силой в Высшем Царстве. А тот тоже был ангелом. Главным в их хоре. Какой неангельский голос! Сколько неги, страсти в тонком с нежными переливами вокале! Казалось, его связки не смыкаются, а целуют друг друга и твой слух. Он не звучал – он заливал собою весь бескрайний космос. Музыка сфер, по сравнению с дьявольским пением, скулила, как расстроенная пила. Как же раздражало это Всевышнего! Но и она замолкала, стоило главному ангелу заговорить! Его ум не уступал его красоте. Он стоял, выставив вперед одну ногу, грациозно смахнув угольно-черную прядь с бледного, светившегося лунным светом лица, и ты видел лишь, как шевелятся полнокровные красные губы, и ничего не слышал. Его слова падали, минуя разум и сердце, сразу в твои чресла. Томили тебя. Ласкали. Как же раздражало это Всесильного! Он даже назначил награду в тысячу благодатей тому, кто принесет язык Люцифера. Так началась война. 

          Сашка курил возле лифта, забывая затягиваться. «Какой же дурак! Зачем дергал отца перед смертью и не сказал ничего. Как любил. Как прислушивался по ночам к свистящему храпу и умиротворенно закутывался глубже в одеяло из верблюжей шерсти, легкое и теплое. Как приятно было целовать по утрам колючую щеку. А когда стал постарше, как надежно и крепко было пожимать уверенную руку. Как прятал дневник с двойкой, хотя знал, что ничего не будет. Никогда ничего не было. Друзья в школе не верили, что бывают отцы без ремня, без пьяных подзатыльников, без нудных нотаций и фальшивых поощрений в виде липкой конфеты, без неуклюжих: «Ну давай сын, не подведи». А только: «Ты Санек жить люби хорошо. Жизнь она, как баба, будешь с ней ласков, и она тебе даст сколько захочешь». Любил отец Сашку странной надрывной любовью. Покупал все, на что указывал грязный маленький пальчик. Не смыкал глаз и сидел у кроватки длинными простуженными ночами даже во время легких детских болезней. Таскал постоянно с собой на какие-то встречи, деловые и не очень. Их так и звали, Василич с мальцом. Когда приходили женщины трезвые и не очень, красивые или так себе, отец представлял его торжественно: «Александр Сергеевич Непушкин» и, неловко посмеиваясь, отправлял спать. Они всегда были вместе и никого у них больше не было. Ни родственников, ни друзей, кроме случайных. «Ты Санек не привыкай ни к кому, у одинокого человека мир больше, все что хочешь твое и делить не надо. Мы-то с тобой неделимы, так уж вышло. А когда умру, ты и не заметишь, все мое в тебе попрежнему останется». Но Сашка заметил. Недокуренная сигарета выпала из дрожащих рук. Он совершенно не представлял себе, как жить без отца. Ведь тот заменял для него весь мир. Когда отец заболел, Сашка по дороге в больницу начал забегать в церковь, интуитивно чувствуя, что теряя земного отца, нужно испросить себе небесного. Он ставил свечки и целовал иконы. Подолгу сидел, вдыхая душный запах ладана. Старушки жалели робкого юношу, горюющего об умирающем отце. Их черные пыльные юбки подметали мраморные полы храма. Уходить не хотелось, он оставался на трапезы и за неспешной беседой с духовником снова становился маленьким мальчиком, слушающим отцовскую сказку, которую рассказывала тому его бабка. 

          Война на небе совсем не такая, как на земле. Звезды гаснут; планеты, сталкиваясь, гибнут; срываясь со своих осей, умирают цивилизации; и рушатся судьбы народов. Небесные войны затрагивают всё во вселенной. Корчась в предсмертной муке, сотрясается космос, и всемирные потопы умывают землю небесной слезой. Всё грозит прекратится, но, вопреки легенде, любовь в таких случаях умирает первой. На грани исчезновения оказывается всё. И только сам Бог неистребим. Он умеет жить во тьме. Из Ничего родившись, в Ничто обратившись, может покоиться до лучших времен миллиарды лет. Покоиться, не уставая. Война на небе не такая, как на земле. Оружие Господа – Слово. Но, когда говорит дьявол, Бога не слышит никто. И вот, песни сладкоголосого Люцифера достигли земли. Яблочный сад вырублен. Зло умножается. Потомки Каина и Сифа, смешавшись между собой, несут в мир порок и скверну. И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышление сердца их есть зло во всякое время. И это не простая естественная испорченность слабой человеческой натуры. Это – восстание. Восстание против Бога. И раскаялся Творец, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем. И сказал: «Истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, и скотов, и гадов, и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их. И разверзлись источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле». Покончив с делами земными, обратил Господь гнев свой на небо. И начал сбрасывать ангелов на землю, лишив навеки бессмертия. Бог один воюет против всех, но не напрасно называют его Всесильным. 

          Сашка вернулся домой и бросился обыскивать квартиру. Что-то должно быть. Непременно что-то, напоминающее о матери, должно было сохраниться. Конечно, они с отцом переезжали без конца с места на место и никогда ничего не хранили. При такой жизни, чем меньше вещей, тем лучше. Но что-то же должно быть! Не с луны же он свалился, в конце-то концов! Сашка рылся в комодах, поднимал половые доски,  вскрывал подушки, вспарывал животы матрацам. Нигде ничего не было. Видимо, Сергей Васильевич уничтожил все следы, связанные с матерью мальчика. «Это не объяснимо», – застонал Сашка и вдруг, пристально вглядевшись в пустоту, встал, словно увидев там то, что искал. Автоматически передвигая свое тело, он прошел в спальню отца и поднял нож, старый, армейский, валявшийся в неосвещенном углу. Сумерки зимнего дня лениво ползали по комнате. Серые перья всё ещё плавали в спёртом воздухе, ещё помнившем присутствие больного. Вернувшись к себе, Сашка распаковал отцовские вещи, выданные ему в больнице в обмен на кривую, скорбно расплывшуюся по казенной бумаге роспись. Достал портфель, с которым отец никогда не расставался, высыпал содержимое. Дряхленький ноутбук первым полетел на пол, в нем все равно ничего интересного не было, его Сашка проверил еще в первые дни болезни отца. Ключи, сигареты, потертый кошелек, с детской Сашкиной фотографией, документы на машину, какие-то бумаги, счета, таблетки и маленькая початая бутылочка коньяка, звякнувшая о ноутбук и залившая неоплаченный счет за штраф стоянку. Уверенным движением Сашка отпорол край подкладки и медленно просунул руку в образовавшуюся пустоту, ощущая рукой бархатную поверхность кожаной изнанки. Под пальцами что-то зашуршало и он осторожно вынул наружу сложенный в четверо желтый, мятый, ломкий лист газетной бумаги. Бережно развернул. В складках, в самых уголках расправленного конвертика светились маленькие дырочки, съевшие потускневший шрифт. Передовица. Март 1996 года. Год Сашкиного рождения. Размашистым, нетерпеливым жестом он смахнул со стола беспорядочно громоздившиеся на нем предметы. Грязная тарелка разлетелась на десятки мелких грязных осколков, книги и учебники обиженно полетели на пол, заварной чайник, единственно уцелевший из всего сервиза, потерял в битве со стеной свой кривой нос. Сашка аккуратно положил страничку на стол и провел по ней, словно утюгом, сухой ладонью. 

     Война закончилась. Безоговорочной победой оставшегося в полном одиночестве в Царстве имени себя Господа Бога. Человечество, схоронившись в Ковчеге, после потопа снова наросло. Как сорная трава в неухоженном саду. Разве что хорошее может так быстро плодиться?! Однако, если раньше человеку помогали ангелы, то теперь, он остался безо всякой поддержки. И тогда Бог послал на землю своего сына. Единственного. Но и тому не удалось спасти человечество. Было уже слишком поздно, все как-то вышло из под контроля. «Не надо папочка, пожалуйста, не надо, не убивай меня!», – умолял Иисус. Но Небесный Отец только развел руками –   извини, мол, сын, обещал! Еще в первые дни, дал Вседержитель слово, что принесет сына своего в жертву ради человеков. И слово пришлось держать. Ну а потом, мало по малу совсем потерял к человеку интерес. Впрочем, не все ангелы были уничтожены в небесной войне. Одного Всесильный помиловал. Упавши сверху, он лишь слегка повредил себе ногу и по сей день хромает по нашей планете, пытаясь подружиться с людьми, но те, забыв Бога, предали забвению и Дьявола. Не видят они никого, ибо смешал Иисус слюну свою с пылью придорожной и залепил человеку глаза, так и ходит он до сих пор, способный созерцать лишь пустоту внутри себя. Сам себе хозяин и сам себе раб. «Понимаешь, сын, Бог есть, никто ж не спорит, только лишен он родительских прав. Проблемы у него с управлением гневом. А ты не вини его. Человечество вышло уже из своего детского возраста и само должно решать свою судьбу. Не надейся никого и не жалей слабых. Толкни падающего, как сказал один философ. Многие существуют за счет чужой силы, но мало кто может найти пропитание, не лишив другого куска хлеба. Не верь ни во что. Вера – лишь жидкая пища для тех, кто еще не готов вкушать твердую пищу знания. А знать надо только одно: всё для тебя и ты во всем. Живи так, словно все уже умерли».

       Буквы перестали прыгать перед глазами. Сашка внимательно прочел заголовок статьи, занимавшей всю страницу и побежал глазами по строчкам. «МАНЬЯК ИЛИ КИЛЛЕР?» «15 марта 1996 года в подмосковном Жукове было совершено жестокое убийство одинокой женщины... Нечаева Мария Анатольевна... жительница подмосковного поселка... двадцати девяти лет... вдова полковника ФСБ, погибшего год назад при невыясненных обстоятельствах... Убийца проник в дом ночью, когда женщина и ее двухмесячный ребенок мирно спали... Можно было бы предположить, что преступление дело рук профессионала, настолько аккуратно  совершено проникновение, если бы не надпись, оставленная убийцей на стене над кроватью, в которой было обнаружено тело жертвы. Слова и рисунок, сделанные кровью убитой, ставят следствие в недоумение: кто совершил злодеяние – профессиональный убийца или жестокий маньяк? Между тем, не смотря на то, что информация строго засекречена, нашей газете удалось узнать из достоверных источников, что муж убитой гражданки Нечаевой – Нечаев Петр Вениаминович, — был замешан в громком политическом деле, имевшем большой резонанс заграницей, и по слухам стал жертвой заказного убийства... Но что самое странное в этом деле, КУДА ПОДЕВАЛСЯ РЕБЕНОК, спавший в своей кроватке в соседней комнате. Кем похищен младенец? Маньяком? Киллером? Случайным прохожим, забрашимся в дом до приезда милиции? Все факты противоречивы и ставят следствие в тупик... И хотя расследование ведется уже пол года, никаких следов преступника или похищенного ребенка не обнаружено... Все материалы дела строго засекречены... Органы следствия на контакты со средствами массовой информацией не идут...»

        Сашка еще раз погладил хрупкий листочек, расправил уголки и тихо заплакал. 15 марта был днем его рождения. Самый любимый день в его жизни. Отец всегда придумывал что-нибудь необычное. Например, когда Сашке стукнуло пять лет, он сводил его на экскурсию в Белый Дом, где работал его старый товарищ. Белый Дом. Он вдруг вспомнил, как подслушал однажды  разговор между отцом и дедом, перед самым его исчезновением. Сашка сидел тогда в туалете, и сквозь стекло над потолком, выходившее на кухню, до него доносились слова выпивавших мужчин, ведущих неспешный разговор. Говорил в основном дедушка: «Работа у нас с тобой не простая, человека убить надо правильно, чтобы легко отошел, тогда и на небесах только спасибо тебе скажет. Ты же знаешь, убиваем мы с тобой только тех, кто уже мертв, но по инерции еще ходит. Лучше уж ты, чем зверь какой-нибудь. Я ведь раньше тоже зверем был, потому что смерти боялся и людей истязал, чтобы ей угодить. Но со смерью так нельзя, ее кормилицу уважать надо. Это с жизнью можно, как с гулящей женой, за косу и в таз. А эта дама другого обращения требует, это, пацан, целая наука». Сашка тогда подумал, что они обсуждают новый фильм и не придал странным словам никакого значения. Деда с того дня он больше не видел. А на четырнадцатилетие отец взял и увез Сашку на неделю в Рим. Какое же это было приключение! По утрам они гуляли узкими, кривыми улочкам, в жару бродили по мрачному Ватикану, а по вечерам пили прохладный лимонад в тени оливкового дерева где-нибудь в предместьи. Папа. Слезы полноводно текли по небритым щекам. Отец научил его бриться совсем недавно. Совсем недавно. Папа, папа, папа, капали слезы на ветхую бумагу. Он перевернул передовицу и стал бессмысленно водить глазами по ее изнанке. «Приезд делегации... Экономическая политика... Приватизация частной собственности... Ваучеры...» Папа. Сашка бережно вернул страницу в прежнее положение и мутными от слез глазами принялся разглядывать фотографию, изображавшую комнату убитой женщины с кровавой надписью и рисунком на стене. Затем провел ладонью по заплаканному лицу и встал. Медленно подошел к окну, повозился со щеколдой, распахнул створки и ловко запрыгнул на широкий подоконник. Перед глазами всё ещё стояли красневшие над неловким полукружьем крыльев, нарисованных по верх белой штукатурки, слова. Он шагнул в пустоту за окном. Слова, написанные кровью, струившейся по его собственному телу:  «Ангелы падают с неба и умирают...

 

 

 

                                                                                    НАПИСАТЬ РЕЦЕНЗИЮ - МИНИАТЮРЫ