******
– Я карлик,
играющий
на свирели.
Бросайте в меня
камни!
Песни мои
в лужах потели,
бросая тени
на лица
детей
озверевших.
- Мерзкий карлик,
пляшущий,
в нелепых
судорогах
ноги мнутся.
Как же не стыдно
петь нам про ангелов
связками
не смыкающимися!
Содрогнуться на небе
Архангелы,
Бога стошнит на город.
Как же не стыдно
слабому
громче свистеть
всесильного?!
Мы дети везения
тебя презираем
прозревшего!
Ты, карлик,
мельче
из нас
меньшего.
Как же не стыдно
кичится
горбом своим
и уродством!
Пой свои песни
свежие
в затхлых
подвалах
застенчиво.
Мы проклинаем
новое
хриплое
гордое слово!
Встань на колени,
ссутулься,
голосом тихим
покайся!
Тварь земноводная,
слейся
в воды Ганга
дремучие.
Бил в барабаны карлик,
глотая
слезы соленые:
– Я
мироздания каменщик,
меня вам
не опорочить!
Упоенный страданием,
взмывши над бездной
красиво,
я, потерявший огниво,
радости не вкусивший,
и жизнь
и смерть отрицаю!
Глупое
страстное диво,
стыд в боях потерявшее.
Адское чадо
глумливое,
нас осмеявшее.
В наших глазах
мерцающий
блеском
больного сознанья,
в улыбке
беззубо застрявший,
в сердце
железом бряцающий,
вечно
в уме человеческом
слово твое останется
чем-то до боли
знакомым.
Знаете,
карлик
уродливо прячется
в зеркале
каждого
дома.
ВЯЗЬ СУДЬБЫ
Мокрота стенок матки
утробы свод
и полноводное болото
околоплодных вод
бросок
порыв
и пуповины цепь
обвив
петлею шею жалкую
союз небес и ада
скрепив потуже
поводья рук
болтающихся в невесомости
и крив
змеи подводной позвоночник
белесый стылый свет
тревожит
сердца
ржавую копейку
тугой шлепок
потрескавшийся кафель
и плевок
и рыбий крик
и жабер вздох
– Дыши мужик!
и с губ стекающая
пеной позолота
– Ну и ночка!
дремота
смертною зевотой
бросает в жизни плен
и тлен
и мерзлота заботы
и вечный в вечность крен
– А думали,
Что будет дочка!
небытие
покой
неведения нота
и слепота
глухая рая
А что взамен?
надрыв и рвота
над бездны чернотой
и высоты боязнь
и вязь судьбы
гадание
наука
мука
тупая скука
любовь
как сучка
изменчивая
нервы
и годы
стояния у края:
– Ах, почему, душа моя,
как ты я не летаю?!
мечтанья о конце
пути к началу
и к смерти
робкие шажки
сквозь беды и страданья
и прелесть уведанья
и старость как
предчувствье третьего
из двух возможных
и осторожное дыханье
холодная постель
кровавый кашель
и чьи то лица
– О дай мне боже
не ошибиться!
из далека глядят
и в зеркалах
свечей мерцанье
и никого и ничего
не жаль
– А год какой?
Метель?
Нет...
Кажется апрель...
и смрад телесный
и пресная улыбка
в небеса
– Кто эти люди?
Я никого не знаю...
О Господи, неужто
У...
Мирааа...
Ю?!.....
******
Захворавшая стихами
расползавшихся
по швам
драм
к вам
вечерние тени
неимущих
срам
к вам
голодные духи
бегущих из храма
прихожане
бога Шивы
курители фимиама
к вам
в водостоки
цивилизации
вхожу
канализации своды
дрожу
над крысиным сбродом
что ж
хорошо что с народом
до самого дна
до
самого судного
дня до-
лежу
в канаве
культурного
смрада
ада не
существует
ад —
это когда
рядом
гады
райские песни
поют
ТЕАТРАЛЬНАЯ БАЛЛАДА
Сначала рождается зал,
Затем оркестровой ямы
Скрипкозубый оскал.
Потом рождаются кресла,
Паутина, занавес, пыль.
И вот в подвалах воскресла
Столетняя гниль,
И штукатурка облезла
Тонкой змейкой на стенах.
Как в венах рождается кровь,
В подвалах, в заваленных хламом
Карманах, любовь –
Девчонка кордебалета на
Бутафорской софе с рабочим
Сцены. Рождается крик.
Скользкий софита блик.
Хрустальный звон реквизита.
Скрипят усталые связки.
Хрустят суставы гимнастки.
Оглушительный вздох
Сорока статистов.
Альтистов треп.
Анекдоты артистов.
Команда не расходиться.
– Стоп! Кто там в тишине матерится?
Монтировщиков гнет.
– Всё с начала! Стоп! Не годится!
Первым появляется голос,
Затем струны надорванный волос.
Музыкой пытка. Стон. Улыбка.
И вдруг рождается чудо.
Слезы. Деревянные верблюды.
Пластмассовый слон. Кого-то
Хоронят опять. Смех за кулисами.
– Тише вы, не свистите, сборов не будет.
Единение собора. Гримуборная актера.
Из искусственной кожи диван.
Деревянный болван на счастье.
– Иванов, на сцену.
– Ох, играть в такое ненастье!
Дождь по крыше театра.
Барабанная дробь. И вновь
Покойник встает. Невеста в белом
Всё идет и идет к алтарю. Картонное небо.
– О боже, я вся горю!
Шепот соседа:
– Большего бреда я в жизни не слышал.
– Заткнитесь же вы наконец!
Смотрите, он её душит!
И вот гаснет свет. Помятый билет
В проходе. Вода протекает в душе
И кошки скребут на душе:
– Я текст забыла в финале.
– Отдай сто рублей тёте Гале в буфет.
Она кормит в долг.
– О, как это мило!
– Сгоняй по бутылке на рыло. И пожрать
Захвати. Она умирать не хотела.
Душил её десять минут,
Корова текст вспоминала.
– На пенсию бедняжке надо, а туда же:
"О дай прочесть мне хоть молитву!"
– Поздно. Выпьем.
Театр тихо в сумерках стареет.
На стенах плесень зеленеет.
Чехлы на креслах.
Ложи млеют в темноте.
– О, мы уже совсем не те!
– Да тихо ты! Слыш, сторож бродит...
– А помнишь, как бывало...
– Вроде мимо. Наливай.
Не громко нашу запевай.
– С какого это ты спектакля?
Давай из "Песни лебедей"
С тобой затянем. Да что ж мы звери?
Самому налей, –
И пальцем в небо ткнул,
Туда, где Станиславский
Прискорбно головой качнул,
Не верю, мол, артисту Иванову,
И пригубив, из вечности икнул.
Портал белеет в мир иной.
В кулисах погибшие крысы.
Запах душный.
– Скучно. Уж рассвело.
– Здесь заночуем. В портьерах тепло.
– Спокойной ночи, мой Ломбарди.
Театр – храм. Театр – дом.
– Нас закопают в нем живьем…
Здесь всё по правде.
Ложь царит.
Здесь чувства бдят
И разум спит.