ЗЕМНУЮ ЖИЗНЬ ПРОЙДЯ ДО ПОЛОВИНЫ
26 июля, 2011
Лист первый: "Родина"
Я в поезде. Третьи сутки. За окном - уже двадцать четыре часа - лунный пейзаж. Выжженная солнцем земля, бесконечная, как космос, жёлтым водопадом падает за горизонт. Редкие холмы улыбаются кратерами - помнят меня ещё. Я еду в Казахстан, в котором родилась 13 мая 1971 года, на северо-восток страны. Вот уже широкая река вплывает в грязное стекло душного поезда. Иртыш. Я дома. Хочется выскользнуть в приоткрытую щель окна и приникнуть к колючему брюху степи, вдыхая горький аромат полыни. Так пахнет родина. Павлодар. Детство пахнет хлором – выходишь утром в школу, а на улице синий туман, и это не поэтическая формула, а он, и правда, синий. У радиации запаха нет. Рядом Семипалатинск – и если кровать под тобой подпрыгивает – значит был атомный взрыв.
Морозы. Открываешь утром глаза и бегом к радиоприёмнику – минус 33 градуса. Эх, малыши не идут в школу, а я уже взрослая. Минус 38 – можно возвращаться в постель. Снег белый-белый и его столько, что в скверах можно рыть траншеи своим телом. Идём с подругой – а от нас только две верхние половинки. Солнце. На тропинках снег горит под ногами. Солнце светит всегда, как в песне. Прожигает душу необъяснимой радостью! "Пусть всегда буду я! " Ветер. Степной, сухой, могучий. Продувает город, душу, мозг. Выдувает всякую дурь. Отрывает от земли. Как же трудно было привыкнуть к московской хмури. И страху, который просыпается раньше эмигранта. Страх встретится глазами с милиционером - вытягиваешься в струнку перед каждым, перевоплощаясь на секунду в беззаботную москвичку, и сдуваешься за его спиной. Обидеть может каждый: "В какой канаве Вы выросли?" Так и хочется ответить: "В СССР".
В нашем городе живут очень интеллигентные люди. Страна просеивала своих граждан и светлые умы - самое "золото" оседало у нас, на казахском клондайке. А целина собрала оставшихся - "золотую" молодёжь тех лет, - и посеяла среди нас ленинградских и московских комсомольцев, переполненных высокими идеями и энтузиазмом.
Летом меня отправляли в пионерский лагерь в Баян-Аул. Про это место иллюстрированные путеводители рассказывали так: Аллах шёл по нашей земле с мешком за спиной, полным гор, озёр, лесов и не заметил, как мешок прохудился, и в одном месте просыпалось всё, что он приготовил для украшения целого края. Так образовалась степь Сарыарка и посредине, на маленьком пяточке – прекрасный оазис. Озера такие прозрачные, что кажется, рыбы плавают в воздухе. Джасыбай, названное в честь молодого батыра, погибшего в девятнадцать лет, защищая свою землю от набегов Джунгар. Сабандыколь с мыльными берегами - красавица Баян мыла в нем свои длинные черные волосы и кусочек мыла выскользнул из рук, с тех пор вода в озере очень мягкая. Торайгыр, в которое смотрится как в зеркало влюбленная Акбет - что значит "белолицая", так теперь называется самая высокая гора, с вершины которой бросилась девушка в день свадьбы, разлученная с любимым и проданная старому баю. Бржанколь - самое маленькое, его название можно перевести как "озеро одной души". Низкие слоенчатые горы причудливых форм, высеченных дождем и ветром. Скалы с низкорослыми соснами, пещерами, гротами и отвесными узкими ущельями посреди нескончаемой степи. Каждый камень здесь имеет свое имя, историю и легенду. Казахи удивительно поэтичный народ и природа этой поэзии - многослойная, детская, цепляющаяся пальцами за каменные лепешки гор, широкая, как окружающая их степь, любовь к родному краю.
Я думаю, родина – это оазис в пустыне под названием жизнь. Вот мой портрет. Я такая – продуваемая всеми ветрами, солнечная и бесконечная. Иногда мне кажется, это я уронила мыло в Сабандыколь.
Лист второй: "Детство"
В школе мы с подружкой сочиняли в туалете матершинные стишки. Первый литературный опыт. Единодушное осуждение одноклассников. "Пионер всем ребятам пример". Нужно покаяться и получить отпущение грехов. Я склоняю голову перед классом. Подруге объявляют бойкот. Мне кажется, под давлением общественности, я искренне осознала свою вину.
В пятом классе начинается театральная карьера, в девятом меня уже знает вся школа. Катерина в "Грозе" - я неподражаема. В качестве задника на сцене огромная картина маслом - речной пейзаж - притащили из школьной столовой. "Жизнь моя, душа моя, прощай!"
До школы вела активную домашнюю концертную деятельность. "Выступает заслуженная артистка погорелого театра Ирина Гонтовая!" Мамины сёстры звали меня "Звезда Прииртышья", по названию областной газеты. Я звезда. Кружки рисования, бальных танцев, Художественного Слова, музыкальная школа, любимый ТЮЗ – домой приходила только спать. "Евгений Онегин" наизусть как мантра, наслаждение в каждом слоге – "Театр уж полон/ Ложи блещут/ Партер и кресла/ Все кипит/ В райке нетерпеливо плещут/ И, взвившись, занавес шумит/"!
Дома с сестрой играли в "волшебное станиславское "как будто бы". Например, когда мама стирала, а тогда это была целая история. Стиральная машина - это такое огромное ведро, набираешь в него воды, бросаешь белье и включаешь в розетку. Начинается страшный рев, через пять минут она останавливается, все мол, постирала, прокручиваешь вещи рукояткой через резиновые валики и бросаешь в ванну, полную чистой воды - полоскаешь, а потом выжимаешь, перекручивая, сдирая кожу на руках. Мы с Дианой (так зовут мою младшую сестру, то что я Ирина Герасимовна - это еще полбеды, а вот Диана Герасимовна - помоему круто!), валялись на большой родительской кровати и, дрыгая ногами хохотали: "давай, мы "кобуто" бы маме помогаем!" Мы, вообще, очень много играли. Игры выдумывали сами. Например, я была грудным младенцем и при этом мамой, сестра - дочкой, которая ходит в садик, а папа наш еще не родился. Я, разумеется, была скована в движениях, поскольку завернута в пеленки, лежала и причитала: "Ах, ты такая-сякая! Вот, отец родится, он тебе задаст!" А Динка, пользуясь тем, что играет шестилетнего ребенка, всячески безобразничала. Были и жестокие игры, но не менее любимые - наши кровати стояли напротив. Мы строили баррикады из одеял и подушек, каждая на своей. Делили оружие - глиняные кубики. И начиналась война. Мы бросали их друг в друга, старательно прицеливаясь. Самое неприятное было выползать из укрытия, когда кончались снаряды, и собирать кубики под прицельным огнем. Бились они очень больно, но как было азартно и весело!
Выпускной провела в учительской, беседуя с учителями о перестройке и гласности. сказался, видимо, во мне будущий публицист. Рассвет на Иртыше с одноклассниками – павлодарская традиция. На следующее утро истерика с валерианкой. Страшно. Что впереди? Успокоилась и решила, выйду замуж один раз и на всю жизнь, профессия - только театр. Слово сдержала. Не жалею. Надеюсь, муж и театр тоже.
Но сначала я провалилась в ЛГИТМиК. И слава богу - теперь можно домой! Не тут-то было - билетов нет ни в Павлодар, ни в Москву, ни в Омск, ни в Новосибирск - никуда. Сижу одна на чемодане в чужой стране. Мне семнадцать лет, в первый раз уехала из дома. Мама исписала целую тетрадку с инструкциями: "... справа вход в метро... покупаешь жетончик, идешь к турникету, опускаешь его в прорезь, проходишь... доезжаешь до аэровокзала... слева стоянка такси... московский вокзал... идешь прямо, не сворачивая, до улицы... троллейбус номер... и т.д."
Итак, я в Пулково. Рисую в тетради маленького человечка внутри большой клетки. Вдруг, вижу у кассы стоит казах. Господи, счастье-то какое! Я подскочила и бросилась к нему, чуть ли, не на шею. Оказалось, не казах, а узбек, но всё равно чувствуем себя братьями, несмотря на то, что биологически я русская. Сейчас узбек - это гастарбайтер. А тогда - уважаемый гражданин Союза Советских Социалистических. Вообщем, покупаю билет до Ташкента. У меня врождённый топографический кретинизм. А узбек помочь хочет. Да и делать нечего - летим в Ташкент, - четыре часа, сердце тихонько стонет, но в самолёте кормят узбекским пловом, и я успокаиваюсь - скоро домой, к маме. Узбеку нужно в Андижан, и он на такси везёт меня на вокзал. Там огромная очередь. Я опять сижу на чемодане, замерев. Он стоит в кассе, когда подходит наша очередь - покупает билет до Андижана и наспех, попрощавшись, убегает на свой поезд. Я приподнимаюсь на цыпочки и, глядя в глаза кассирши, прошу один до Павлодара. И тут происходит страшное: "Билетов нет", - говорит тётя в окошечке, слёзы градом льются из моих глаз - не хочу быть артисткой! Хочу домой! В Павлодар! К маме! Плачет уже вся очередь: "Да что же это такое! Ребёнок один, потерялся, запутался в подоле нашей необъятной родины!" Тётенька кассирша, суетливо стрекочет по аппарату: "Сейчас, сейчас, может, бронь какая... Вот. Один. Билет. Есть!". Все облегчённо вздыхают. Я отдаю последние деньги, в кармане засохший ленинградский коржик - моё пропитание на двое суток. В поезде залезаю на верхнюю полку - я уже почти дома. Двое суток сплю, только время от времени, узбекская семья будит меня и поит чаем из узбекского чайничка и пиалок. Так я осталась без высшего образования, зато приобрела любовь к милым узбекам.
Лист третий: "Я в театре"
Одна тысяча девятьсот восемьдесят... аккурат, конец второй половины прошлого века. Короче, 1989 год. Ох, столько не живут. Чтобы не терять время, мама отправила меня учиться в ПТУ на секретарь-машинистку стенографистку. В те незапамятные времена процветала среди птушников токсикомания. Называлось это так: "Сгонять в Ажар за домалом". "Ажар" - это магазин бытовой химии, по казахски значит "цвет лица", "внешний вид" - очень смешно, никакой он у них был после. "Домал" - чистящее средство для дома. Когда нужна была добавка, звучало уже так: "Сгонять в домал за Ажаром". По четыре часа в день машинописи - долго еще потом думала по слогам, как при перепечатывании - "ка-ка-я чу-де-сна-я по-го-да". Зато теперь пригодилось - пишу книгу, только пыль столбом стоит от клавиатуры. Получив красный диплом, трудоустраиваюсь в исполком. Приказ номер такой-то от такого-то числа. Приказываю, воизбежание тра-та-та... за исполнением проследить тра-та-та. Красные ковровые дорожки. Черная узкая юбка. Коричневый свитер. Зеленые цветочки в казенном кабинете. Два месяца солдатской жизни – ранний подъём и на службу, с тех пор, бог миловал, больше никогда не работала в офисе.
Костя рвал на себе волосы, видя во что я превращаюсь, и отправил поступать в Павлодарский Областной Драматический театр им. А.П.Чехова. Там набирали молодых актеров. Большой конкурс, народ толпится. Уже второй тур. Попросили показать цыганку, я распустила волосы, вскинула голову, прищурилась (все это в том же офисном убогом наряде) и, усевшись на колени, как оказалось, главному режиссёру, стала гадать по руке. Взяли меня; красивую девочку - никто даже не заметил, что картавит, настолько красивую; и мальчика. Через год их уволили.
В театре самой молодой актрисе 43 года. Прежний главреж уехал в Алма-Ату и увёз с собой молодую труппу. Все роли девушек, детей, собачек, петрушек и маленьких чёртиков достались мне.
Элен Келлер в спектакле "Сотварившая чудо" Уильяма Гибсона. Слепая, глухая, немая девочка, практически зверёк. На авансцене стояла настоящая водопроводная колонка. В финале актриса, играющая учительницу, подтаскивала меня к ней, совала мою руку под упругую струю и выстукивала в ладонь слово "вода" на языке глухонемых. Я издаю нечеловеческие звуки "ва... ва...": произошло чудо - девочка осознала связь вещей с их названиями. Я неистово ползаю по сцене, трогаю все, что поподается на пути и исступленно стучу в ладонь учительнице: "земля" - зрители рыдают, зтм. Чтобы войти в роль, режиссёр попросил меня поисследовать неадекватное поведение. На следующий день я сидела в его кресле и делала маникюр, положив ноги на стол, а когда все заслуженные-презаслуженные актёры, недоумённо, расселись на свои места, бросила в них корзину с мусором. Режиссёр, забыв, что дал мне задание, перепугался за моё психическое здоровье. Я его успокоила, и на сцене была очень убедительна. Только что родив, выглядела несколько пышновато. Мама рассказывала, как одна зрительница в зале поделилась с ней, утирая слезы, что девочки в моем возрасте, бедняжки, так и выглядят - половое созревание начинается.
Родила я как-то незаметно. Играла до последнего, а когда уже стало невозможно, театр уехал на гастроли. Пока их не было, я родила. В первом же распределении, получила главную роль в сказке. Собачка Чубрик, которого хозяин оставил на даче, и вот он всю осень бегает на станцию и, с неизменной надеждой, встречает каждый поезд. Грустно, жуть. Кормить ребенка нужно каждые три часа. Варьке полтора месяца. Стою за картонным деревом в репзале и плачу в перерывах между репликами - опять задерживают. На первую репетицию пришла, выучив весь свой текст наизусть. Не знала, что актёры запоминают роль ногами, постепенно.
Параша в "Горячем Сердце". Репетировала всегда в полную ногу, не уставая, каждый раз эмоционально. Мне мягко намекнули, что профессионалы так не работают. Их девиз: "Без фанатизма. Страсти вечером". "А коли ты меня станешь останавливать, так докажу я вам, что значит у девки волю отнимать. Слушай ты, батюшка!"
В местной газете выходит статья под громким названием "В нее нельзя не влюбиться" про молодую актрису Ирину Гонтовую. Большая фотография, в красивом платье девятнадцатого века со шлейфом, в роли леди Агаты - дочки, которую мать никак не может выдать замуж. "Веер леди Уиндермир". Московский режиссер из Маяковки ставила мне актерскую задачу: "Когда входит мужчина, ты смотришь сначала на ширинку и только потом переводишь взгляд на лицо"
Я не пью, не курю и не произношу нецензурные слова. Три года в провинциальном театре, где считается делом чести курить и материться, а талант измеряется литрами выпитой водки. Где герой любовник, крадёт бархатный занавес, пропивает его, садится в тюрьму, возвращается и продолжает нести в массы "чистое, светлое". Где дочка директрисы, жёсткой, деспотичной женщины в больших круглых очках, скрывает свою беременность, рожает дома в туалете, протыкает детское тельце ножом одиннадцать раз и выбрасывает труп на помойку, мать её откупает от суда и она продолжает ходить среди нас, как ни в чём не бывало. Мой партнёр по Островскому, водивший дружбу с бандитами, пропадает безвести. Поразительно, как я умудрилась пройти через все прелести провинциального театра - интриги, зависть, пьянство, - и остаться такой же невинной, какой пришла. Наверное, несмотря ни на что, безусловная любовь к абсолютному искусству пребывала надо всем.
Лист четвертый: "Я замужем"
Я замужем. Я так давно замужем, что, кажется, это было всегда. Мой муж, учитель, режиссёр, друг, кумир, вождь...
Ему было пятнадцать, когда мы познакомились. Крупные черты экзотического лица. Просто, индийский принц. Как-то на три месяца он уехал к отцу в Мордовию. Каждый день я находила в почтовом ящике по два толстых письма. "Мой маленький цыплёнок, моя любимая, самая умная и самая глупая кошечка Агнецка, если ты вдруг исчезнешь, я не знаю что со мной будет, потому что я умру в сердце, умру в душе. Огонь жизни будет погашен водой твоего исчезновения. Я никого больше не смогу полюбить никак: ни сильно, не слабо, я умру с тобой, потому что я есть ты. Моё сердце бьётся в твоей груди". А я плакала каждый день, ни одного ни пропустила.
Потом он вернулся. Рано утром, шел якобы в училище, но подходил к моему дому и садился на лавочку напротив подъезда так, чтобы остаться не заметным, смотрел, как сначала уходит на работу папа, потом мама, и затем в школу младшая сестра. Убедившись, что в доме никого, кроме меня нет, открывал дверь своим ключом, и прыгал ко мне в тепленькую постель. Как-то раз, я похвасталась маме, что уже два месяца нет месячных и, что каждый день качаю пресс, а живот никак не уменьшается. Это сейчас дети такие умные, а тогда нас воспитывали на вырезках из газет с заголовками: "Принесла в подоле", не вдаваясь в подробности. Самый страшный кошмар моей мамы. И он сбылся. Она отправила меня к врачу, но на вопрос, живу ли я половой жизнью, ответила твёрдым "нет", искренне веря, что любовь и секс - это разные вещи. Мне выписали уколы, вызывающие менструацию. Но мою маму было трудно провести, она отправила меня к своему доктор, где я и услышала "радостную" новость. Иду на репетицию в ТЮЗ, мир, кажется, застыл, а я бреду вдоль картонных декораций. Приоткрыла дверь – там шум, гам, пыль до потолка, – тихонько позвала и, уединившись с ним в укромном месте, заговорчески сообщила: "Ты скоро станешь папой". А он прыгал и приговаривал: "Ура! Я стану папой! Ура! Я стану папой!" И стал.
По вечерам мы никак не могли отрваться друг от друга, он уходил в час ночи и шел через весь город пешком. А я в слезы. И вот, однажды мама сказала: "Все хватит рыдать, иди и живи там". Я взяла с собой ночнушку, тапочки и мы пошли к нему домой. Идем, а тут мой папа с работы возвращается: "Куда, - говорит, - направились на ночь глядя?", а мы: "Да так, гуляем" - папу до последнего держали в неведении, он у нас человек тонкой организации, его старались беречь. Больше я домой не вернулась.
Мне поставили срок 26 августа, я не знала, что это примерно, и всем говорила, рожу через два месяца... через месяц... 9 дней... 3 дня... завтра. И родила 26 августа девочку Варвару. Тётки, с которыми я лежала в одной палате, высовывались из окна, когда муж меня навещал, и причитали: "Какой молоденький, как же он смог-то?" Можно подумать, много ума надо.
Я сама чёрненькая, маленькая, склонная к полноте (эх, если бы не йога и не танцы!), но самомнение большое и все девять месяцев я приговаривала: "Родится у меня блондинка, стройная, с длинными ногами, голубыми глазами...", и все смеялись – так не бывает, оба родителя тёмненькие, кареглазые. Глупые. Пусть посмотрят на неё сейчас – стройная, длинноногая, голубоглазая, и... натуральная блондинка.
22 июня мы поженились. 21 год назад. Пришли в ЗАГС, в надежде родить ребёнка в браке – я на пятом месяце. Но оказалось, что это не возможно, потому что отец несовершеннолетний – ему семнадцать, мне восемнадцать. Было бы наоборот, расписали бы. Пришлось ждать, пока папа вырастет. 31 мая, в день его рождения, бежим в ЗАГС - я на восьмом месяце, время ещё есть, но уже поджимает. Нас встречают обличительной речью – как же нам не стыдно, совершать такие безнравственные поступки (это они мою будущую дочь имели ввиду), как же я теперь белое платье надену. Стихи читали красивые, про невинность. Поглумились как следует и расписали, в будний день, из-под полы. А мы до сих пор вместе. Нас повенчали в церкви за несколько месяцев до этого. Батюшка сказал: "Константин значит постоянный, Ирина – мир. Да будет у вас постоянный мир".
Лист пятый: "Москва"
Сначала она кормит своих сыновей, а потом, что останется бросает нам - бастардам, прижитым в браке с многочисленными республиками бывшего Советского Союза. И это закон природы. И выживает тот, у кого нет гордости – кто не гнушается подбирать крошки с хозяйского стола, кто молча утирает рваным рукавом плевки балованных её детей, кто неизменно встаёт после удара, и тот у кого есть цель – сеть за стол и взять то, что принадлежит тебе не по праву рождения, а по более высшему закону – потому что ты талантлив, трудолюбив и у тебя есть идеалистическая цель. Стремление к идеалу, способно поддерживать жизнь в голодном теле. Это только кажется, что нищий мечтает насытиться. Нет, об этом мечтает сытый, потому-то он и сыт.
Москва - это большая ночлежка с нарами. В ней живут бездомные люди, которые снимают здесь квартиры, комнаты, углы, "койко-месты", а те, кто называет себя этим гордым словом "москвич" живут в трущобах, в которых ютятся огромными семьями в малюсеньких квартирах, в духоте, с окнами, выходящими на шоссе, с детскими колясками в заплёванных скверах. Бутово, Бирюлёво, Тёплый стан, Коньково, Кузьминки, Марьино, Текстильщики…
Москва - это большой заброшенный дом с выбитыми окнами, с зассанными подъездами, разрушающийся под воздействием осадков времени, а мы в нём бомжи, пачкающие стены, потому что он ничей, и беречь и ухаживать за ним не кому.
Мачеха, для тех, кто приехал сюда, чтобы положить у её ног своё благополучие, тихое семейное счастье, беззаботное детство своих, обречённых теперь на скитания и лишения детей, в обмен на возможность заниматься творчеством, создавая новое в искусстве, бизнесе, науке, политике. Потому что они не могут сидеть на месте и пить водку, потому что голова разрывается от идей и проектов, потому что мир заслуживает стать лучше, Москва заслуживает стать лучше, её дети достойны лучшего. И только об одном прошу - не мешайте нам работать на вас.
Лист шестой: "Я в раю"
Я в раю. 1992 год. Театр Школа Драматического Искусства. Театр искусства. Поэты, музы, богини. Анатолий Александрович Васильев. "Моцарт и Сальери", "Плач Иеремии". Золотой хор, черный хор. Иллиада. Платон. Фьеренца. И Пушкин, Пушкин, Пушкин. Нельзя громко разговаривать, только шепотом, только на цыпочках - Васильев репетирует.
Как-то солнечным августовским утром 1993 года мы, счастливые и одухотворенные, идем со станции метро Смоленская на Поварскую, где находился тогда театр Васильева. В воздухе свежесть, пустые улицы и только тихий стрекот кузнечиков или сверчков - странно, откуда они в городе, - да нет же - это свист пуль! Выходим на Новый Арбат - баа... танки. Ползут мимо разбитых витрин Дома Книги. "Идите ребятки домой, репетицию отменили", - запричитала вахтерша в театре и мы побрели обратно, мимо грузовиков с солдатами и, доносящегося из далека пунктира автоматной очереди. Где-то там, у белого дома решалась наша судьба. Эх, как же сделать так, чтобы взрослые больше никогда за меня этого не делали? Наверное повзрослеть...
Пластическая группа Геннадия Абрамова - у нас свои таинства. Стрейч, импровизация, музыкальная композиция. Импульс, пространство, поток, семь типов движения - складывание, раскладывание, поворот, зигзаг, шаг, скольжение, прыжок. "Балет" - обидное слово, "гимнастика" - оскорбление. Шаолинь, пожалуй точнее. Утром на тренинге зажимаю пальцами слезные железы между сменой позиций, если заметит слезы выгонит. Ставит на полу пальцы в "андреевский крест" и не знаешь, когда снимет. Выстояла. Восемь лет. О этот вечный вопрос: "какое у вас образование?" Да, никакого у меня образования нет. Только школа. И выучка.
Удалось найти комнатку в частном доме на Соколовской, час от Москвы. В пять сорок пять встаю, собираю ребенка, везу на соседнюю станцию в садик, бросаю у закрытой двери, как только завижу воспитательницу, тоскливо бредущую на работу, и бегом на электричку. До начала занятий ( в 9.30 утра) нужно помыть полы в НИИ неподалеку. После тренингов, бегом в центр Мейерхольда - он тогда располагался в особнячке напротив теперешнего небоскреба - репетировать "Нумер в гостинице города N". Потом домой и, если есть вечером спектакль, забираю ребенка с Воронка и назад в город. "Мамочка, можно я еще поиграю", - встречает меня ребенок, наверное единственная, кто не хочет уходить из садика. В час ночи возвращаемся, Варька спит у папы на руках, время от времени, приподнимает веко и тут же захлопывает, мол, сплю я, сплю, несите, несите. Играем каждую неделю. "Барьер отдельности", "Преследователь" Кортасара, "Межсезонье", "Белиберда" по Ионеско, "Иосиф и его Братья" по Томасу Манну.
В 1998 году приезжает немецкий хореограф и отбирает для своего проекта шесть танцовщиков из нашей группы. Мы с мужем уезжаем в Германию на три месяца. Он только что снял гипс, стопа еще плохо работает. В стране дефолт. Наш самолет взлетает, а под нами рушится рубль. Несколько лет гастролей по все Европе. Зарплата в валюте. Немецкая муштра. Танцы по восемь часов в день. Перекуры запрещены. На сцене настоящая земля, сено, река течет из одной кулисы в другую, деревья торчат, палки в руках. Бегаем с утра до вечера грязные, мокрые - Россию играем. Поем на якобы русском языке: "На здева давиком ша страгиром. Преви, преви, что брабовне зда-а, зда-а лет..." Центральная сцена жертвоприношения - так и называется "Ира-сиквенс". Меня заваливают палками, а я кричу истошным голосом по-немецки: "Weg! Weg! Weeg!"*. После премьеры все берлинские газеты выходят с моими фотографиями. "Rusische Kampf"**.
Русские всегда в борьбе. С собой, с соседом, с начальством, с правительством, с Богом.
* "Прочь! Прочь! Проочь! (нем.)
** Борьба по-русски. (нем.)
Лист седьмой: " Новый век"
2000 год. Пора вставать на ноги и идти в новый век. Просто однажды ты просыпаешься и понимаешь: я больше не ученик, еще не учитель, но уже и не ребенок; отводишь добрую руку с кашей от своего рта и берешь ложку: "Спасибо, дальше я сам!""
Мы начали ставить. Свои спектакли. Дуэт. Соло. "Сутра камы" - песня любви. Посвятили эту песню сами себе. "Феерия аттракционов. После 10 лет... совместной жизни", - было написано в программке. Дротики, красная тряпка, кастрюли, коньки, зеркало, Сати, Рахманинов, Гендель, джаз. Эта феерия длилась тридцать пять минут непрерывного танца. Спектакль я заканчивала с красным лицом и красными глазами. Дюссельдорф, Хельсинки, Токио. Потом, позже, в девятом году, мы внесли в него тексты Джойса и Лорки - появилась потребность издавать связанные звуки, не иллюстрировать танец, но жонглировать вербальными и пластическими смыслами, обрести противоположный полюс. Ввели в дуэт, сохранив структуру, еще шесть актрис и теперь у нас был поэт, говорящий стихами Лорки и семь женщин, каждая из которых откровенничает словами Молли Блум. В центре - сцена инвокации богини Баболон: "Было бы намного лучше, если бы миром правили женщины!"* и в финале грустный женский вокал (ария Генделя) - знает, что жертва напрасна, но продолжает любить. Любовь в этом спектакле тотальна, она сметает все условности, переливается через край и обрушивается на зрителя бесчисленным количеством букв, горячих, как камушки, нагретых расколенным солнцем: "почему нельзя поцеловать мужчину без того чтоб сперва обвенчаться с ним иногда вдруг захочешь просто безумно и всю с ног до головы охватит такое чудесное чувство хочу чтоб какой нибудь мужчина меня обнял и целовал поцелуй долгий горячий проникает в самую душу лишает сил"*, - летит она без преграды, неостановимая знаками препиная, не имея условий для своей любви. И хотя, С. Хоружий говорит, что роман "Улисс" это не просто текст, а часть Большого Контекста, для меня этот роман сам является всем, включает в себя все, а один день Блума - это модель любой прожитой жизни. И нет ничего в этом мире, что бы не вошло в эту книгу. Это танец. Буто. Дионисийская пляска. Хоровод слов, когда из них еще не ушла сила.
Потом был мой сольный спектакль. Шекспир. В 2001 мы ушли из театра и год репетировали в своей квартире. Утром обходили вокруг дома (якобы идем на работу), выносили диван в коридор, освобождаясь пространство для репетиции, и начинали открывать новое направление в искусстве. Слово и тело. Тело и слово. Я и Шекспир. Джаконда, Джульетта, Леди Макбет, кружевница Вермеера, девушки Батичелли, Офелия. Флейта, коса, резиновая кукла в красивом вечернем платье. "Да принц. Нет принц". Когда спектакль был готов, диван заносился обратно и превращался в зрительный зал. Мама, сестра и дочь приглашались на прогон. "Как?.. Как?.. Чисто все в любви!"**, - кричала я, вопрошая высокий потолок сталинской коммуналки, запрокидываясь всем телом. "Приди, приди Ромео, мой день, мой свет, святящийся во тьме..."** шептала я, умирая под ласковые звуки Сати, скрючившись на истертом временем паркете.
В 2002 году мы принесли этот спектакль Васильеву. В подоле, так сказать. Он забрал нас обратно, как сбежавших из дома детей. Предложил взять сонеты вместо монологов, поинтересовался: "чего это она у тебя в трусах?" В середине спектакля, я раздевалась, как бы обнажая свою душу, шла до конца и снимала платье, потом надевала железную клетку с торчащими спицами, вместо головы и превращалась в некое бестелесное существо, не женщину - нечто робкое, раненое. Естественно возникал вопрос, почему оно в трусах. Вот уже девять лет я играю спектакль "Сонеты Шекспира" в театре Школа Драматического Искусства. "Когда?.. Когда?.. Когда?... Покончу я любить?"***, - ору перед зрительным залом голая, но не побежденная и успокаиваюсь вместе с Сати: "Вспоенная весны живительной росою, любовь моя растет и смерть ей не страшна..."***
Так, незаметно, между творчеством, и кончились нулевые. Теперь мы сами учителя. Появился избыток информации, исполнительского опыта, метафизических ощущений. Преподаем в школе-студии МХАТ (курс Кирала Серебренникова) интересный предмет - "тело как орган мышления". Тело архетипично и хранит в себе вековые знания. "...именно жест, - пишет Джойс, - а не музыка, не запахи, стал бы универсальным языком, тем даром языков, что сделает зримым не обыденный смысл, а первую энтелехию****, структурный ритм".
Разум рождается вместе с эго - личным "я". Но, думая телом возможно познать бытие. Ум помогает ориентироваться в быту, он социален. А танец - это первая молитва. Слова произошли из тела, как естественные возгласы экстаза. Литературный текст, помещенный в движение открывает смыслы, которые сидя на стуле не откроешь (очень уж долго просидеть придется). Бесконечность перерождения тела - это множество дверей, проходя сквозь которые можно дойти до главной, той что всегда открыта.
"И это жизнь! Трудись, трудись! Но почему я должен трудиться? Потому, что мой отец утратил рай. Но в чем же я виновен?", - спрашивают дети (студенты) зрительный зал словами Байрона в спектакле "Каин". "Жизнь есть благо, и знание есть благо. Как же может быть злом добро?" "Всесилен, так и благ?" И еще тысяча вопросов: "О, дивный, невыразимо дивный мир! И вы, несметные, растущие без меры громады звезд! Скажите: что такое и сами вы, и эта голубая безбрежная воздушная пустыня, где кружитесь вы в бешеном веселье, как листья вдоль прозрачных рек Эдема? Исчислены ль пути для вас? Иль вы стремитесь в даль, сжимающую душу своею бесконечностью, свободно?"***** Это хорошо, больше вопросов - больше ответов.
* Дж. Джойс, "Улисс"
** У. Шекспир, "Ромео и Джульета"
*** У. Шекспир, Сонет 107
**** Энтеле́хия (греч. ἐντελέχια «осуществленность», от ἐντελής, «законченный» и ἔχω, «имею») — в философии Аристотеля — внутренняя сила, потенциально заключающая в себе цель и окончательный результат; например, сила, благодаря которой из грецкого ореха вырастает дерево.
***** Дж. Г. Байрон "Каин"
Лист восьмой: "Театр"
Театр. "Любите ли вы театр так, как не люблю его я?" Приходит окончательная уверенность, что кто-то должен реабилитировать этот несчастный вид искусства. Он всегда существовал не только как балаган и площадная брань для увеселения праздно шатающейся публики. Театр, возникший из сакральных таинств и обрядов инициаций, продан нынче в рабство театрам большим, малым и средненьким. Актеры и зрители больше не испытывают реальных переживаний, не получают мистический опыт. Тогда, что это за производство, которое ничего не производит? Что это за духовный институт, неоткрывающий истин, а говорящий тысячи раз об одном и том же до тех пор, пока не выветрится все важное, что не'когда его наполняло. Какое странное раковое образование на теле искусства, паразитирующее за счет здоровых органов - музыки, танца, живописи, архитектуры, драматургии.
Театр как возможность коллективного мистического переживания. Соборного единения. Духовная практика. Альтруизм. Служение. Для кого это слишком громкие слова - убавьте звук, закройте свое сердце, захлопните свою душу.
Актер сегодня не готов служить, напротив это ему должны прислуживать. Он не готов переступить через свое эго. Он шел в эту профессию не для того чтобы трудиться, он не грузчик и не спортсмен. Он знал, что существует только один вид деятельности, где все работают только на тебя - подают реквизит, шьют костюмы, сочиняют музыку, придумывают концепции и мизансцены, пишут пьесы, вокруг тебя, потея пляшут танцоры, краснея от напряжения поют певцы, зрители, побросав все свои дела, сидят и смотрят не отрывно - как ты говоришь, говоришь, говоришь. Тебе больше ничего не нужно делать, только говорить: на репетиции, на спектакле, после спектакля - только говорить. Слова льются из тебя грязной канализационной водой, под ними ты имеешь ввиду только себя, свои мелкие ощущения, свой мизерный жизненный опыт, свои жалкие личные переживания, свои мелочные обиды, свой местечковый оптимизм, свою лилипутскую потенцию и наполеоновские амбиции. Ты актер с маленькой буквы.
Заткнись хоть на секунду, прислушайся к тишине. Выйди, хотя бы раз, за рамки видимого мира, покинь свой черный кабинет, отдайся демону сомненья, пусть он вознесет тебя и покажет: "Бессмертие и смерть, безмерность и величие пространства, тьму тем миров, отживших и живущих, вихрь стольких ослепляющих миров, солнц, лун и звезд, в их громозвучных сферах"*. Скажи своему учителю: "не верю". Молчи до тех пор, пока слова вновь не обретут прежние смыслы, превращаясь в символы, и не двигайся, пока не родиться в глубине твоего тела жест, сквозь который начнет светиться истина. И тогда, робко, смиренно, как святой перед входом в храм, помолись, войди в театр и служи.
* Дж. Г. Байрон "Каин".
Лист девятый (неоконченный): "Вид на Палестину с горы Фасги, или Притча о сливах"
2011 год. Половина пути пройдена. Спектакль, который мы сейчас делаем завершает собою определенный этап нашей жизни. Нам стоило усилий не остановиться, не бросить, не повернуть назад. Мы доплыли до середины реки. Хватит ли сил плыть дальше? Цель уже близко, впрочем так же, как и противоположный берег, где ждет покой, благополучие и беззаботное существование, какое дает отказ от цели.
Говорят, когда Джойса спросили кому он подрожает, он отмахнулся: "Да, вы все равно не знаете, есть такой русский поэт - Лермонтов".
Около трех лет, можно сказать лучшие годы, мы посвятили созданию спектакля "Мцыри", этому гимну творцов-идеалистов. Три года мы шаг за шагом бежали из тюрьмы традиционного театра, отцовских заветов, доводов разума на поля безграничных эмоций, страсти, нарушая правила, слушая только голос свободы от, свободы над. Виолончель, мужской вокал, барабаны, женский танец. Три пути мцыри - надежды, борьбы, поражения. Финальное примирение. Барс. Вся подготовка к этому спектаклю была борьбой с барсом. Борьбой с театром, актерами, собой, своим собственным телом и духом, традицией, школой. Когда все открывается заново, когда не знаешь как, но чувствуешь зачем, когда доверяешь тому, кого никто не видел. Когда умираешь за то, что для большинства не стоит и жизни.
(продолжение следует)